Возвращение во Флоренцию

Дэвид сооружают импровизированный подъемный механизм, чтобы перенести камень в студию.

Как-то утром, идя мимо сарая, она заглянула в окно и увидела в темноте бледное лицо. Она приостановилась, вглядываясь в его черты.

Тут до нее донесся голос Коннора.

— Хотите взглянуть на него?

Ребекка приотворила дверь.

— Можно?

— Проходите.

Она вошла в сарай. Там оказалось почти так же холодно, как на улице. Потолок был высокий; на грубых деревянных скамьях лежали инструменты. Гранитная глыба стояла на постаменте. Серое каменное лицо, монументальное, с резкими чертами, воззрилось на нее. Ребекке показалось, что камень оживает, что существо, которое создает Коннор, пытается вырваться из него.

— Кто это? — спросила она.

— Мэненнан МакЛир, морской бог острова Мэн. Он подарил королю Кормаку Ирландскому волшебный кубок и ветвь.

— Вид у него суровый.

— Боги должны быть суровыми, иначе какой от них прок? — Коннор одарил ее одной из своих редких улыбок, а потом снова взялся за молоток и зубило; он явственно давал понять, что намерен вернуться к работе, поэтому Ребекка деликатно удалилась.

Однако после этого случая, отправляясь на поле, она обязательно заглядывала в сарай, приносила Коннору чашку чаю и следила за тем, как каменный бог высвобождается из камня. Ребекка думала, что Коннор — темноволосый, неряшливый и молчаливый — является полной противоположностью Майло, элегантному общительному блондину. В его компании ей было легко; она любила ненадолго оторваться от работы и посмотреть, как он трудится. Ей казалось, что у Коннора с его богом есть что-то общее: внутренняя сила и сдержанность, которые говорили сами за себя.

Она съездила в Лондон лишь однажды, в конце февраля 1939, чтобы встретиться с Майло в конторе адвоката. Накладывая макияж и надевая элегантную юбку, Ребекка думала, что отвыкла от всего этого; теперь она ходила в брюках и свитерах, а волосы схватывала на затылке шарфом. Подкрашивая губы, она присмотрелась к своему отражению в зеркале. Она менялась — это было очевидно, — хотя пока не могла понять, в кого должна в конце превратиться.

Майло согласился признать себя стороной, виновной в разводе. На встрече они подписали документы и достигли соглашения по разделу имущества. В какой-то момент Ребекка поймала себя на мысли, что эти вежливые разговоры по поводу банковских счетов и алиментов означают официальный конец их брака. Майло то и дело поглядывал на часы; Ребекка гадала, не спешит ли он на свидание.

Выйдя из конторы, они остановились попрощаться на тротуаре. Майло согласился передать ей половину средств, которые будут выручены от продажи Милл-Хауса: Ребекке показалось, что он чувствует себя до невозможности щедрым. Он сказал, что она должна уехать с фермы, купить себе достойное жилье. «Мне нравится на ферме», — ответила она тем же упрямым тоном, каким предыдущей осенью объявила Гаррисону Грею в дербиширском коттедже: «Мне здесь нравится». Майло пожал плечами. В доме остались книги, ее одежда — как ему с ними поступить? «Пришли мне мои краски и альбомы, — сказала она. — Остальное сдай на хранение».

Распрощавшись с Майло, Ребекка уехала обратно на ферму. В своей комнате она легла на кровать, перебирая в голове события прошедшего дня. Пришло время кормить кур, поэтому она переоделась, сунула ноги в резиновые сапоги, набросила плащ и вышла на улицу. Что она испытывает к Майло — злость? Ненавидит она его или все еще любит? Она думала о своем бедном Милл-Хаусе — заброшенном, обреченном перейти к чужим людям — и о своих вещах. Она попросила Майло отправить их на хранение, потому что они напоминали ей о нем. Значит, в глубине души она все еще его любила. Она через многое прошла и все равно сохранила частицу любви.

Неделю спустя на ферму доставили посылку с ее альбомами и красками. Она снова начала писать: в основном потому, что именно этим занимались все, кто жил в Мейфилде, даже сыновья Дэвида и Карлотты — они рисовали, писали маслом, делали скульптуры и сидели за гончарным кругом. Ребекка писала все, что попадалось ей на глаза. Вид из окна своей спальни, чередующиеся полосы полей, живых изгородей и дальних холмов, заросли ольхи на закате, склонившиеся под ветром. Стопку книг, часы и груду чулок, брошенных в стирку. Однажды, работая на огороде, она внезапно поняла, что выбирает сюжет для картины, которую напишет вечером.

В середине марта Ребекка поехала в Танбридж-Уэллз, чтобы вернуть книги в библиотеку. Возвращаясь к машине, она обратила внимание на заголовки газет в киоске. Она купила газету и села в машину, чтобы ее прочесть. Германская армия оккупировала оставшуюся часть Чехословакии. Мюнхенское соглашение, подписанное Гитлером годом раньше, в сентябре, и считавшееся гарантией мира, было разорвано. Чехословакия перестала существовать.

Солнечным субботним вечером Фредди с Максом сидели на стульях в парке Сент-Джеймс, слушали оркестр и ели мороженое.

— Каждый раз, когда я пишу Тессе, — сказала Фредди, — я прошу ее вернуться домой.

Макс выбросил обертку от мороженого и доедал его, держа за вафли с обеих сторон.

— И что она отвечает?

— Как правило, ничего. Просто игнорирует. С письмами всегда так: можно не обращать внимания на то, что написал другой человек.

— А где она сейчас? Все еще в Болонье?

Фредди покачала головой.

— Во Флоренции. Собирается прожить там, по меньшей мере, все лето. Она устроилась на работу в магазин готового платья.

— Тесса всегда славилась своим упрямством. Если она не хочет возвращаться в Англию, значит, не вернется. Я бы посоветовал тебе не трогать ее, оставить в покое, но…

— Что, Макс?

— В последние несколько лет меня до крайности раздражала уверенность британцев в том, что война должна начаться тогда, когда им будет угодно. Правда, теперь люди потихоньку начали прозревать. Похоже, Чемберлен расстался с иллюзиями по поводу Гитлера и Муссолини — раньше он считал, что с ними достаточно просто вежливо поговорить и они сразу начнут исправляться. Боюсь, у Тессы осталось совсем немного времени, если она собирается вернуться в Англию до начала войны.

Фредди была подавлена.

— Я все это ей говорила. Я писала, что ей опасно оставаться в Италии, что она не может делать вид, будто ничего не происходит. Она ответила, что предпочитает подвергаться опасности в Италии, чем безопасно жить в Англии, к тому же, если будет война, то во Флоренции может оказаться спокойней, чем в Лондоне. Из-за бомбежек, понимаешь? Может, она и права.

— Если Германия развяжет войну, а Италия выступит на ее стороне, Тесса окажется иностранкой в стране на военном положении. Вот что меня беспокоит.

Фредди взглянула ему прямо в глаза.

— Тебя это тоже может коснуться, Макс?

Макс взял свой фотоаппарат и навел его на пожилую пару, устроившуюся на траве. На женщине была соломенная шляпа; мужчина соорудил себе головной убор из носового платка с узелками по углам.

Щелкнул затвор.

— Да, я часто об этом думаю, — ответил Макс. — Мой самый страшный кошмар — что меня депортируют в Германию. Вот о чем разговариваем мы, иностранцы, чужаки, когда собираемся вместе. Если начнется война, британское правительство вышлет нас назад в Германию?

— Если только они попробуют, я спрячу тебя у себя в кладовой, Макс.

— Спасибо, Фредди. — Оркестр заиграл бравурный марш. — Я бы предпочел что-нибудь менее воинственное, — пробормотал Макс, нахмурившись. — Но больше всего меня