уже чувствительно. Следующим напал долговязый. Он упорно бил меня ногами, пытаясь попасть в бедро. Когда он в очередной раз пнул, я подставил ногу. Парню вновь не повезло. Рантик моей туфли пришелся ему точно по косточке голени, он заорал и запрыгал на одной ноге, а я отскочил в сторону и снова изготовился к бою. Тут совсем некстати ввязалась в драку Элка. Она встала между мной и парнями, очевидно, рассчитывая на то, что даму бить не будут, и истерично закричала:
— Мальчики, я вас умоляю! Прекратите!
Напрасно Элка посчитала, что в потасовке ее пол будет иметь привилегии. Мордатый, чтобы убрать девушку с дороги, залепил ей такую оплеуху, что Ягодкина отлетела на пару метров в сторону и рухнула на подстриженный клевер. Тут баталия разразилась не на шутку. Я сцепился с мордатым и здоровяком не на жизнь, а на смерть. Было не до приемчиков. Я получал удары и наносил их сам. Кого-то пинал, кто-то пинал меня. Все, что происходило тогда на поле в непосредственной близости от меня и даже по сторонам, я помню с фотографической точностью. Один раз боковое зрение запечатлело в моей памяти разъяренного долговязого, который, прихрамывая, побежал к забору. В другой раз я увидел, как парень отрывает от забора неширокую доску. Потом в поле моего зрения попала Элка. Девушка стояла на четвереньках, пытаясь подняться, но безуспешно. Ее качало из стороны в сторону, словно на палубе корабля, попавшего в шторм. Но это детали. Все мое внимание в тот момент, конечно же, было сконцентрировано на здоровяке и мордатом. Они дрались отлично. Но и я не уступал им. Я то атаковал, то отбегал, отбивался, падал, снова вставал и все размахивал руками, как ветряная мельница. Мое лицо и рубашка были в крови, физиономии и одежда моих противников — тоже. Мы здорово поколотили друг друга, и еще неизвестно, на чьей стороне была бы победа в этом неравном бою, может быть, и на моей, но я совсем упустил из виду длинного. Неожиданно я получил мощнейший удар по затылку чем-то тяжелым. Свет померк в моих глазах, и я рухнул на землю.
Наташа и дождь…
…Я никак не мог понять, во сне ли я вижу царившую на клеверном поле идиллию или наяву. Похоже, наяву. Картинка была четкая, сочная, как в жизни. Ярко светило солнце. В его лучах протекавшая неподалеку речка блестела и искрилась, точно рыбья чешуя. На поле с неожиданно выросшим по пояс клевером резвились девушки в длинных белых рубашках и с венками на головах. Они водили хороводы, пели песни, танцевали, кое-кто купался в реке. Бабье царство. Я лежал в траве и с улыбкой наблюдал за гулянием, и так мне было хорошо и покойно, как, наверное, может быть хорошо и покойно попавшему на небеса. А может быть, я уже умер и попал в рай? Если в раю одни девушки, меня из него ни за что не выгонишь. Вдруг одно из водивших хоровод прелестных созданий вышло из круга и направилось ко мне. Девушка была неземной красоты, с кроткой улыбкой, белокурыми волосами. Сквозь длинную рубаху просвечивало стройное тело. Богиня! Она подошла, присела рядом со мной на корточки, а потом неожиданно размахнулась и залепила мне оглушительную оплеуху.
— Открой глаза, Игорь, открой! — заорала она дурным голосом. — Ты жив?!
Я с трудом разлепил веки. Ни девушек, ни ощущения счастья. Солнце уже село за горизонт, по скошенному полю по-прежнему гуляли коровы. Я лежал на земле, моя голова покоилась на коленях Наташи, она-то и хлестала меня по щекам.
— Ну слава богу, ты жив! — обрадовалась Артамонова.
Колени у нее были теплыми, упругими, лежать на них было приятно, однако, желая убедиться, все ли части моего тела нормально функционируют, я осторожно приподнялся на локте, потом сел. Вроде, все цело, только голова раскалывается и болит позвоночник. Рядом со мной валялась доска от забора. Гад длинный, чуть хребет мне не сломал и череп не проломил. На всякий случай я ощупал голову. На затылке была большая шишка.
— Долго я здесь провалялся?
— Не знаю, — глухо отозвалась художница. — Минут десять, наверное.
Я с трудом повернул голову, глянул по сторонам — малиновой «девятки» нигде видно не было.
— А где же Элка?
Артамонова подавила вздох.
— Увезли Элку. Те трое бандитов на машине. В милицию, наверное, нужно заявить.
— Успеется. Помоги мне встать.
Я взял доску от забора и, опираясь на нее, стал медленно подниматься. Художница вскочила, бросилась мне помогать. Совместными усилиями нам удалось поставить мое бедное тело в более-менее вертикальное положение. Голова кружилась, я испытывал тошноту. На трясущихся ногах сделал первый шаг по направлению к остановке.
— Ты куда это? — удивилась Наташа.
— Домой поеду, — заявил я, сделал второй шаг и чуть не упал. Молодая женщина вовремя подставила плечо.
— Ты с ума сошел! — изумилась она, вновь выравнивая мое тело. — Куда же ты поедешь в таком виде? Ты посмотри на себя. Тебя же на носилках нести нужно. Останешься, переночуешь на даче.
— Мне домой надо, — повторил я упрямо.
— Ну вот еще! — вспыхнула художница и обвила мою талию рукой. — Ты что, ребенок, чтобы я тебя уговаривала?..
Действительно, чего это я уперся? Видать, здорово мне по башке дрыном врезали, раз я соображать перестал. Молодая женщина, которая мне, между прочим, очень нравится, предлагает остаться у нее на ночь, а я чего-то ломаюсь. Жаль, что сегодня любовник из меня никудышный.
— Ладно, пошли к тебе, — согласился я.
Мы пошкандыбали по дороге. Я шел так, будто заново учился ходить. Роль ходунков выполняла Наташа, на которой я почти висел. Сиамскими близнецами мы доплелись до калитки, побрели по огороду. К тому времени, когда мы взошли на крыльцо, я малость оклемался и вполне мог бы обходиться без опоры, однако мне было приятно обнимать Наташу, и я продолжал изображать немощного старца.
Артамонова подвела меня к крутой лестнице, ведущей на второй этаж, и приказала:
— Поднимайся! Я тебе наверху постелю.
Я отпустил плечо хозяйки дачи и, ухватившись за перила, стал медленно подниматься.
Мансарда с прорубленным в полу люком состояла из двух крохотных смежных комнат. В первой стояли диван, небольшой телевизор на тумбочке и кресло; во второй уместились лишь кровать, журнальный столик и стул. Пока я добирался до комнаты, Наташа успела сходить куда-то на первом этаже, взять постельные принадлежности и догнать меня.
Артамонова сменила на кровати белье, уложила мою персону в постель и, как я ни сопротивлялся, стала стаскивать с меня одежду.
— Постирать надо, — заявила она, расстегивая на манжетах моей рубашки пуговицы. — А то завтра в грязных шмотках ты на улице не сможешь появиться.
— Действительно, — сообразил я. — Утром мне на работу идти.
Мне было легко и просто общаться с художницей. Казалось, я знал ее много лет, с самого детства. Я даже не заметил, как мы с Наташей перешли на ты. Когда молодая женщина добралась до моих брюк, зазвонил телефон. Я достал «сотку», приложил ее к уху.
— Алло, это ты, Игорь?! — рявкнул в трубке мужской голос. Я тотчас узнал его. Звонил тот самый здоровяк из компании отдубасивших меня парней. — Элка тут вот номер твоей «сотки» подсказала.
— Ну я, — ответил я равнодушно. У меня даже не было сил для каких бы то ни было эмоций.
— Очухался? — глумясь, поинтересовался парень.
— Ты рад? — ответил я вопросом на вопрос.
Парень заржал:
— А чтоб ты сдох!
— Хороший ты человек, — хмыкнул я. — Добрый!.. Что с Эллой?
При звуках знакомого имени Наташа, стягивающая с меня брюки одновременно за две штанины,
