оживилось румянцем. Она выглядела человеком с умом, волей и силой, как никогда раньше. Потеря Джонни как бы освободила ее и дала выход давно сдерживаемым эмоциям. Пройдет время, думал Том, она достигнет равновесия. Это придет гораздо позже, когда исчезнет даже надежда на Джонни, и она свыкнется со своей нежеланной свободой.
Она протянула руку и схватилась за каминную решетку.
— Я ухожу, — сказала она. — Я приняла решение, как только увидела Джонни.
— Куда? — спросил Том.
Она подняла голову немного удивленно:
— Я не знаю. Уеду во Францию, я думаю.
— Почему не в Америку?
— Я не думаю, что смогу вернуться обратно, — медленно сказала она. — Кроме того, когда Джонни немного придет в себя, когда стряхнет это состояние, он наверняка вернется назад. Хотя он не понимает этого сейчас, я думаю, он, конечно, вернется.
— Знает ли об этом Джонни?
Она покачала головой:
— Я рассказала ему тогда… вечером. Но он, по-моему, не думал ни о чем, кроме того, что хотел сказать мне. Он бродил по квартире, как слепой. А потом не вернулся домой в тот вечер. Я не знаю, куда он пошел. Поэтому я пришла, чтобы спросить Мору. — Она адресовала все свои замечания ему, не глядя на другую женщину, боясь потерять самоконтроль. Хотя каждое слово, направленное Тому, предназначалось именно Море. — Джонни должен знать, что я ухожу.
Она, видимо, не ждала ответа на эти слова; ее глаза перебегали с Тома на Мору и обратно. И тут Том понял, что желание узнать новости о Джонни было просто предлогом, полуподлинным, полуфальшивым, потому что она решила увидеть Мору. Она пришла бы и без причины. Том догадывался, что она не совсем поверила в их окончательный разрыв с Джонни, пока не получила подтверждение этого из собственных уст Моры. Надеялась ли она, что Мора каким-то образом опровергнет рассказ Джонни о поездке в Остенде. Ирэн храбро боролась с истерикой и отчаянием, но это проявлялось в ее поступке.
— Но вы ведь не знаете, где он, не так ли? — спросила она, немного повысив голос. — Никто не знает!
Она повернулась и схватилась за книжную полку рукой. Из-за небольшого роста ее склоненная голова оказалась в пространстве между ее руками. Они были белыми по контрасту с ее темными волосами и черным костюмом. Эта поза напоминала молитвенную.
Все еще стоя спиной к ним, Ирэн подняла голову и сказала:
— Я должна знать, где Джонни, потому что мне придется сообщить ему, что у меня будет ребенок.
Она понимала, что они ничего не скажут, и продолжала:
— Я на третьем месяце беременности… И Джонни не знает. Он даже не догадывается. Вы ведь не замечаете, не правда ли? Даже сэр Десмонд… Уж он-то рассматривал меня больше, чем кто-либо другой… И не заметил разницы.
Том подошел к ней поближе, осторожно дотронулся до ее руки.
— Почему вы не рассказали Джонни? Если вы рассказали бы Джонни… даже две недели тому назад, вы изменили бы все это. Он никогда не пошел бы к Море… Джонни никогда не поступил бы так.
Она сказала со страстью:
— А вы сказали бы правду, когда мужчина просит вас о разводе, потому что любит другую женщину… Вы крикнули бы ему, что собираетесь родить ребенка? Вы стали бы удерживать человека, пользуясь его благородством? Не думайте, что я не знала, что могла бы привязать Джонни прочнее, чем когда-либо, просто сообщив ему об этом! Если он любит другую женщину, ребенок не может иметь значения.
Том сильнее сжал ее руку, как бы желая встряхнуть ее:
— Ирэн, вам нельзя и думать о том, чтобы уйти. Вы должны дать Джонни еще шанс. Вам нельзя строить планы, пока вы его не увидите. Так не поступают, Ирэн.
Он увидел, что ее пальцы побелели от напряжения.
— Безразлично, что скажет или не скажет Джонни. Я увижу его один раз… а потом можно оформлять развод. Уж не полагаете ли вы, что я смогу жить с ним после этого? Джонни даже не заметит, есть я или меня нет. Все, чем я буду для него теперь, это спаниель, о которого он время от времени будет спотыкаться.
— Ирэн, ради Бога, — сказал Том.
— О, бесполезно! — воскликнула она. — Нет смысла разговаривать об этом. Вы понимаете так же, как и я, что все кончено.
Мора и Том молча смотрели на нее, на фигурку в черном, цепляющуюся за полку в героическом стремлении держать себя в руках. Она была так одинока в этой борьбе, так самостоятельна в своих решениях. Она была великолепной и глупой в одно и то же время; достойная восхищения и подобная ребенку, который совершает отважные поступки, но без всякой цели. Им было страшно наблюдать это, потому что ее решение не было детским, от которого можно в конце концов отказаться. Но это было нечто, что она несла сквозь одиночество и страх. Это было намеренное самопожертвование… И при всем том, думала Мора, такое ненужное и бесполезное.
Мора провела языком по сухим губам, ища взглядом помощи у Тома.
— Ирэн, — сказала она. — Вы должны еще обдумать это. Вы должны позволить Джонни отвезти вас обратно в Нью-Йорк.
При этих словах Ирэн резко повернулась, мягкий коврик сморщился под ее ногами. Ее руки теперь неподвижно висели по бокам. Казалось, будто голос Моры после такого долгого молчания поколебал силу ее сдержанности.
— Я не могу возвращаться с ним, — воскликнула она. — О, будьте вы прокляты… Неужели вы не видите, почему я не могу возвращаться с ним? Потому что ребенок Джонни может быть цветным!
Они не могли смотреть на ее лицо искаженное и залитое слезами. Ирэн выглядела почти уродливой и старой, когда кричала. Они были ей безразличны. Поскольку самообладание ей изменило, Ирэн стало все равно, что кто-то является свидетелем ее страданий. Она все рыдала, не делая попыток остановиться.
Они понимали, что ее горе нельзя ни смягчить, ни умерить.
Постепенно рыдания стихли. Ирэн вынула платок и вытерла мокрые щеки, поглядев с некоторым удивлением на следы пудры на нем. Она казалась ослепленной и все переводила взгляд с Тома на Мору, вытирая слезы, словно надеясь, что не высказала вслух последних слов.
— Конечно, Джонни не знает, — сказала она. — Я никогда не говорила ему.
Вдруг она широко раскинула руки — первый призыв, обращенный к ним.
— В то время это не казалось ошибкой, — сказала она. — Я не думаю, что это была ошибка. С шестнадцати лет доктора говорили мне, что я не буду иметь детей. Поверив этому, я не считала нужным, выйдя за Джонни, рассказывать ему об этом… И я так любила его. Он сказал… Он сказал, что не возражает вообще не иметь детей… Он не знал, как сильно обрадовал меня этим. Джонни не заслужил такого обмана.
Жалость почти сковала язык Моры. И скорее всего, не жалость, а, страх поранить, обидеть сверх того, что уже было сделано. Ирэн нуждалась в ободрении.
— Вы же не намеревались обмануть… В этом нет вашей вины.
Она выпрямилась на стуле:
— О, нет, это не так. Все это моя вина. Я обманула Джонни, не рассказав ему правду, а теперь это отозвалось на мне. Я полагаю, что была слишком уверена в том, что говорили мне доктора. В конце концов, я не первая женщина, кому говорили, что она не сможет иметь детей, а оказалось, что это не так. Это случается постоянно… И я одна из многих, с кем это произошло. Я считаю, что это моя ошибка. Но я любила его так, что это сделало меня немножко безумной. Когда я познакомилась с Джонни, мне захотелось быть счастливой… И не казалось ошибочным обмануть ради того, чего мне так сильно хотелось.
Ирэн скрутила намокший платок, растянула его в руках. Она страстно желала высказаться. Теперь, когда первые слова были сказаны, неизбежно полились остальные. Она искала оправдания своих действий, защищала их и все же винила себя. Ее руки продолжали беспрестанно скатывать и расправлять