платок.
Начав свой рассказ, Ирэн аккуратно изложила факты, словно они были обдуманы и обговорены много раз. Мора подметила это, и такое открытие огорчило ее. Она видела, как Ирэн разыгрывала в уме эту часть своей защиты с того времени, как вышла замуж за Джонни, облекая ее в слова про себя из боязни и предчувствия того момента, когда ему придется выслушивать их.
— Большую часть жизни, какую могу припомнить, я прожила в городе Мортон, штат Джорджия. Я думаю, что жила там лет с пяти после того, как мои родители погибли от несчастного случая на улице Нью-Йорка. Мой дедушка жил в дощатом доме, в трех кварталах от негритянской средней школы, где работал учителем. Он был полукровкой — сыном негритянки и белого, его отец выехал из Ирландии во время голода, вызванного неурожаем картофеля. Родители деда трудились достаточно усердно… Но все, чего они добились, это несколько акров, которые давали низкосортный хлопок. А на этом далеко не уедешь. Дедушка был человеком неглупым… Полагаю, что он был довольно хорошим учителем. Но он был цветным и бедным, а для таких людей шансы невелики. Я помню, каким добрым он был ко мне — невероятно добрым. Из-за того, что моя мать вышла за белого, он понимал, как круто для меня может обернуться жизнь. Он был простым человеком, мой дедушка, но всегда казался мне прекрасным. Я помню это так хорошо, — сказала она. — Когда я подросла, то пошла в школу, где он преподавал. Я играла там с детьми его сына. Дядя Генри женился на чистокровной негритянке, и его дети были такими чернокожими, словно в их жилах не было ни капли крови белого человека. Я видела различие, конечно, но для меня тогда это не казалось важным. У дедушки были честолюбивые мечты в отношении меня, хотя и скромные. Он хотел, чтобы я пошла в колледж. Я думаю, ему хотелось, чтобы я стала учительницей, потому что он полагал, что преподавание — хорошее дело. Предполагалось, что я преуспею во всем, чего не смог добиться он сам. Но мне было страшно. И когда я кончила среднюю школу, то пошла работать в книжный магазин в Мортоне. Он болел примерно с год до того, как я кончила школу, и около года после. Его почти непрерывно мучили боли от опухоли в груди. После его смерти я прожила около трех месяцев в семье дяди Генри. Но мы не очень-то подходили друг другу. Пока дедушка был жив, я не уезжала из Мортона, потому что мы любили друг друга — старик и ребенок. Но когда он умер, меня больше ничто там не удерживало. Кто-то сказал мне однажды, что я могла бы быть моделью. Поэтому я поехала в Нью-Йорк.
Я не была достаточно высокой, чтобы заинтересовать модных модельеров. Поэтому я получила работу там, где требовались лишь портреты девушек в хлопчатобумажных платьях. Так я зарабатывала на жизнь. Но я была так одинока, что хотела умереть каждый вечер, когда возвращалась в свою комнату. Я иногда ходила в кино, но это и все. У меня не было друзей, и я не назначала свиданий… Нью-Йорк оказался очень большим и очень дорогим городом. Я сильно тосковала по своему дедушке.
Через некоторое время одна девушка из агентства моделей предложила мне разделить с ней жилье. Она не спросила меня, кто были мои родители, а мне не хватило мужества испортить дело, рассказав ей правду. Мне надоела одинокая жизнь. В комнате нас было четверо. Там я жила, когда познакомилась с Джонни.
Наше знакомство было необычным: он чуть не переехал меня в воскресенье утром на 58-й улице. У меня ветром унесло шляпу, и я бросилась в погоню за ней перед самой машиной. Он повернул и врезался в фонарный столб. Джонни был очень сердит на меня, а я была страшно напугана, сидела на водосточном желобе и плакала. Думаю, мой плач разозлил его еще больше, но он ждал, пока не увезли его машину, а потом отвез меня домой на такси. Он старался проявить доброту, перестал ругать меня. В нашей комнате никого не было, и он обнаружил, что холодильник был почти пуст. Он заставил меня поехать и пообедать с ним. Полагаю, что я влюбилась в него в тот же первый день.
Я понимала, что Джонни не любит меня так, как я его. Но я воображала, что мы будем счастливы вместе. Я узнала его семью, отношение к своей работе и во всем соглашалась с ним. Я понимала, что его семейство не совсем одобряет его женитьбу на мне. Но это только заставляло Джонни быть еще более решительным. Я никогда не знала никого, настолько доброго и простого, как Джонни, и никого, с кем бы мне хотелось остаться. Я верила в то, что смогла бы сделать его счастливым. Если я скрыла от него свое происхождение, то полагала, что это никогда не будет иметь для нас значения.
Мой ребенок может оказаться цветным, — продолжала она. — Этот факт делает невозможным возвращение в Нью-Йорк. Незачем Джонни страдать из-за ситуации, к которой он непричастен. Это всегда было моей проблемой.
Если ребенок окажется цветным, я никогда не вернусь с ним в Штаты. Каковы бы ни были проблемы в будущем, я не хочу, чтобы он рос с тем чувством, какое знакомо мне, — с чувством принадлежности частично к двум мирам и полностью ни к одному из них. К какому бы решению он ни пришел впоследствии, я хочу прежде всего найти тот мир, который не питает предубеждения против человека с темной кожей. Это то малое, что я могу сделать для ребенка, чтобы компенсировать неприятность такого рода. Но он имеет право, по крайней мере, на это.
А теперь я должна увидеть Джонни и рассказать ему все. Я боюсь этого… О, Боже, мне становится плохо, когда я подумаю о встрече с ним. Было бы легче, если бы я не любила его так, как люблю.
Она начала медленно собирать свои перчатки и сумочку. Теперь она обратилась прямо к Море:
— Мне хотелось поговорить с вами и понять, что заставило Джонни полюбить вас.
Она быстро повернулась к Тому:
— Я рассказала вам гораздо больше, чем намеревалась. Но вы, Мора, вы не сказали ничего. Вы ничего не сказали о Джонни, ничего о себе. По-моему, вы не достойны его, потому что недостаточно его любите. Вы любите больше что-то другое… Но, конечно, Джонни не видит этого.
Она встала:
— Я хочу уйти до прихода сэра Десмонда. Вы должны обещать, что не расскажете ему ничего, о чем я говорила сегодня. Он сочтет меня неблагодарной… Он был таким добрым… Всю зиму… И, слава Богу, — он не знает правды. Он будет огорчен по поводу меня и Джонни. Но вас он обожает, Мора, и ему так хочется, чтобы вы вышли замуж.
Том сказал:
— Мора и я поженимся через три недели.
Ирэн взглянула на него:
— Вы понимаете, не правда ли, что она все еще любит его? Даже если она его прогнала…
Том сказал:
— Мы подумали, что есть нечто большее, чем это.
— Не существует ничего большего, — сказала она. — Поверьте мне, не существует ничего. Она любит его, и из-за того, что не может его вернуть, будет продолжать любить всю свою жизнь.
Они не пытались ее задержать.
У двери она сказала, не оборачиваясь:
— Прощайте.
Они стояли тихо и прислушивались к звукам ее шагов по лестнице. Потом Мора села и стала пристально смотреть на огонь, сложив руки перед собой, не разговаривая с Томом и не шевелясь, пока позже, гораздо позже не пришел домой Десмонд.
V
Мора автоматически разделась и прилегла на постель в халате. Звуки дома постепенно замирали и, наконец, затихли совсем. Движение на улице также становилось все тише. Мора лежала в ожидании абсолютного покоя, когда не будет слышно ничего. Но она забыла о дожде. За последний час он время от времени порывами стучал в окно. Мора вспомнила, как дождевые капли блестели на волосах Десмонда, когда тот вошел. Он стоял в центре комнаты, такой обаятельный в своем выходном костюме, раскрасневшийся от выпитого вина. Он спросил о визите Ирэн. Таким образом он вел свое домашнее хозяйство: телефонные звонки и посетителей, приходивших к Море и Крису, отец рассматривал как свои собственные. Сегодня вечером он получил отпор от Тома. Достаточно твердо. Том дал понять, что не признает больше права Десмонда на такую информацию. Снова, как и в прошлые дни, Мора стояла в
