издание сочинений Белинского, предпринятое Солдатёнковым:
«Увы! Ведь и теперь скажу я то же… Ведь те поддерживают своих — посмотрите-ка — Кетчеру, за честное и безобразное оранье, дом купили; Евгению Коршу, который везде оказывался неспособным даже до сего дне — постоянно терявшему места — постоянно отыскивали места даже до сего дне. Ведь Солдатёнкова съели бы живьем, если бы Валентин Корш (бездарный, по их же признанию) с ним поссорился, не входя в разбирательство причин…»
А далее поэт писал уже о личном:
«Но если б вы знали всю адскую тяжесть мук, когда придешь, бывало, в свой одинокий номер после оргий и всяческих мерзостей. Да! Каинскую тоску одиночества я испытывал. Чтобы заглушить ее, я жег коньяк и пил до утра, пил один, и не мог напиться. Страшные ночи!»
В такие ночи чего только не привидится!..
Кузьма же Терентьевич спиртным не злоупотреблял, а потому последствия скандала учел и на всякий пожарный случай решил подстраховаться. С тех пор он стал оказывать материальную поддержку не только западникам, но и славянофилам, чем заслужил от Герцена обидное: «Кретин!» Впрочем, деньги от мецената издатель «Колокола» принимал исправно. А вот какие материалы он опубликовал за два года до отмены крепостного права:
«Раз священник Георгиевской церкви не находит в алтаре просфир, приготовленных накануне для служения. Он подивился, но не сказал ничего. Другой раз, третий раз… то же самое! Тут он созвал после обедни прихожан и объявил им об исчезании просфир. Обыскали церковь и в печке нашли 12-летнюю девочку, которая со слезами объявила, что она скрывается от своего барина, доктора Гутцейта, который ее изнасильничал и за отказ продолжать любодейство сек ее беспощадно, а барыня ревновала и с своей стороны секла, да еще на колени на целый день ставила на битые горшечные черепки. Этого мало: в доказательство своего презрения к малолетству девочки, М-те Гутцейт (урожденная Глебова) приказала девочку спеленать и собственноручно кормила ее соской…»
В то время Гуго-Леонард Гутцейт служил акушером во врачебной управе города Орла. Возможно, кто- то скажет: а какое нам дело до гнусностей свихнувшегося немца? Но вот оказывается, что там же, в статье под заголовком «Помещичьи злодейства в Орловской губернии», упоминаются фамилии богатых русских землевладельцев — Мацнева, Безобразова и Леонида Хлебникова. А это уже совершенно нежданный поворот! Ну не могу поверить, что в Рыбинском уезде Леонид Николаевич играл роль весьма прилежного управителя, предводителя местного дворянства, зато в Елецком уезде, что называется, отводил душу, давая выход низменным страстям. И ведь это же родной брат прадеда Павла Хлебникова — Владимира Николаевича, прославленного генерала, участника Русско-турецкой войны. Вот уж никак не ожидал!
Впрочем, о ратных подвигах Владимира Николаевича узнать ничего не удалось. Но есть информация о подвигах совсем иного рода. В батарее лейб-гвардии Конной артиллерии, которой командовал полковник Хлебников, служил некий подпоручик Эраст Квитницкий. С отличием окончив Пажеский корпус и две военные академии, он успешно применял полученные знания на службе. И вот, вопреки мнению коллег-офицеров, он получает чин штабс-капитана, минуя чин поручика. Как это так? Такого «произвола» его сослуживцы не могли стерпеть. Начались козни и интриги. В итоге Квитницкий был вынужден перевестись в другую часть, из Петербурга он уехал в Варшаву, однако и там недоброжелатели «выскочку» достали, оформив задним числом решение суда чести об исключении Квитницкого из бригады и переслав решение по месту его новой службы.
Тут уж штабс-капитан не сумел стерпеть. Доведенный до отчаяния, он вызвал своих хулителей на дуэль, но, получив отказ, не нашел ничего лучшего, как полоснуть саблей главного обидчика — полковника Хлебникова, командира батареи. Был суд. И было последнее слово подсудимого, которое своей искренностью потрясло присутствовавших на суде и вызвало овацию в зале:
«За то, что любил свой род оружия, я подвергался, в течение четырех лет, нравственным истязаниям; у меня отняли здоровье, едва ли не отняли жизнь и даже вещь дороже жизни — честь. Если закон предоставляет человеку право защищать свою жизнь, то, спрашивается, может ли он отнимать у него право защищать свою честь? Я был поставлен в положение человека, которому оставалось одно из двух: или позорно сдаться, или защищаться. Я избрал последнее…»
И тем не менее приговор был достаточно суров — штабс-капитана Квитницкого разжаловали в рядовые и отправили в ссылку, в Туркестан, ну а полковника Хлебникова отставили от службы. Впрочем, вскоре все вернулось на круги своя — Квитницкий был прощен. Со временем оба главных участника скандала дослужились до чина генерала.
Но возвратимся к рассказу о Кузьме Терентьевиче. Меценатство купца имело и еще одно важное направление — он занимался коллекционированием икон и новой русской живописи, чем заслужил немало добрых слов от ценителей искусства.
«Если бы не Третьяков и Солдатёнков, то русским художникам некому было и продать свои картины: хоть в Неву их бросай».
Эти слова малоизвестного художника Риццони — лучшая благодарность нежданному спасителю. Впрочем, есть свидетельства, что богатый меценат получил звание действительного члена Императорской академии художеств, ни разу за свою жизнь не прикоснувшись к краскам и кистям. Ну, если так, тогда совсем другое дело…
Схожие чувства испытывал и Константин Бальмонт — правда, не к самому Солдатёнкову, а к другому благодетелю, однако и Кузьме Терентьевичу пара добрых слов досталась:
«Он поистине спас меня от голода и, как отец сыну, бросил верный мост, выхлопотал для меня у К.Т. Солдатёнкова заказ перевести „Историю скандинавской литературы“ Горна-Швейцера и, несколько позднее, двухтомник „История итальянской литературы“ Гаспари».
Но вот среди людей искусства нашелся человек, который относительно Солдатёнкова был иного мнения — это Алексей Боголюбов, в своих «Записках моряка-художника» написавший следующее:
«Сюда приехал со своею картиною из Рима Александр Андреевич Иванов. Знаю по рассказам, что много тревоги перенес этот знаменитый человек и всяких невзгод. Виною была все-таки его бесхарактерность и неопытность в жизни. Друг его Солдатёнков, купец и кулак, постоянно его сбивал с толку в переговорах с Двором о цене его картины, которую он менял несколько раз. Все это его сильно волновало, и так как время на ту пору было холерное, то после обеда у гр. Кушелева он захворал и скончался».
Можно предположить, что безвестному художнику от Солдатёнкова так ничего и не перепало, отсюда и не столь благожелательная характеристика.
Со временем у Кузьмы Терентьевича возникло намерение жениться, и непременно на иностранке — если дворянство не дают, хотя бы так выделиться среди торговой братии. Однако купец-старовер не мог венчаться с католичкой. Так вот и получилось, что прожил он в гражданском браке с француженкой Клеманс Дюпюи, а сын их оказался незаконнорожденным и потому стал называться — Барышев Иван Ильич.
И все же авторитет в торговой среде, даже женитьба на иностранке не принесли полного удовлетворения купцу. Как водится, Кузьма Терентьевич в своих мечтах прославиться немалые надежды возлагал на сына. Но, убедившись, что в торговых делах от Ивана проку нет, богатый купец пожелал, чтобы сын стал знаменитым литератором. В том и поддерживал его чем мог. Писал Иван под аппетитным
