бык есть. Что же мы с тобой — гусей, что ли, не пригоним?!
Но пригнать гусей оказалось не так-то просто…
Белые гуси, во главе с меченой Иригой, сложив свои косые паруса, плыли вниз по течению — ближе к тому берегу. Но как до них добираться? Ведь не вплавь же… Кажется, Павлик Краснов, так же как Крошечка, плавать покамесь не умел. Орина, сунув руку в карман за медью, выглядывала лодку с Язоном — но перевозчика не было видно. Она стала звать гусей: тега-тега-тега… Те дружно откликнулись: га-га-га — но и не подумали приплыть на зов, вся флотилия показала разочарованным зрителям корму.
— Эх, жаль, хлебушка у нас нет! — воскликнула Орина, и вдруг увидела, как по речке, верхом на бревне плывет заросший мужик — тот самый, что едва не опрокинул их лодку, когда они переправлялись на эту сторону.
Он был в шляпе с неширокими полями, из-под которой слезно стекала водица, водоросли обвивали тулью на манер шелковой ленты, а на верхушке шляпы, в проломе вертелся пескарёк.
— Дяденька, дяденька, пожалуйста, пригоните нам гусей! — закричала Крошечка. — И еще: у вас в шляпе — рыбка!
Мужик, ругнувшись, торопливо стащил головной убор и кинул пескарика в реку, а после направил бревно в их сторону и, немного не дотянув до берега, остановился. Поглядел из-под руки и спросил:
— Что-то не узнаю, кто такие… Ты, часом, не Пелагеи ли Ефремовны внучка?
Изумленная Орина торопливо кивнула и стала спрашивать: а, дескать, вы мою бабушку случайно не видели?
— Видел, как не видать… ее последнюю и видел. Только смутно все помню — как вроде во сне. А вот что хорошо запомнил: так это как твоя бабушка, когда я голодным мальчишкой был, в войну, принесла нам с братовьями пирожков с калиной: уж такие были вкусные! Никогда я не едал пирогов вкуснее! Сам столько всего испек потом: и хлебов, и пирогов, а лучше тех калиновых пирожков ничего в моей жизни не было!
— Это Пекарь! — зашептал Павлик. — Анатолий Казанкин…
И Пекарь стремительно понесся на своем бревне, точно на моторной лодке, вмиг догнал стаю и, обойдя с фланга, погнал флотилию к ребятишкам. Гусям, которые хлопали крыльями и возмущенно гоготали, ничего не оставалось, как выйти на берег. Орина уж потирала руки, как вдруг Ирига, гоготнув, развернулась, пробежалась по волнам и, едва не зацепив всадника на бревне, — который, приподнявшись, попытался цапнуть ее за лапы, — взлетела, а опустилась уж на том берегу. Гуси загоготали, распустили крылья, собираясь последовать ее примеру… Ребята зашикали, затопали и захлопали, чтоб не дать им улететь… Но тут Ирига что-то прогоготала с того берега своим подчиненным, и гуси перестали бунтовать.
— Эх, жаль, не имею я права выходить на берег! — воскликнул Пекарь, вновь приблизившийся на своем плавучем средстве. — Запрещено мне: шаг влево от реки, шаг вправо — считается попыткой к побегу и карается расстрелом. А то бы я вам ее словил…
— Ничего, — вздохнула Крошечка. — И на том спасибо.
— Все, что могли, вы для нас сделали, — согласился Павлик Краснов.
Ребята с тоской глядели, как гусыня с черной отметиной поднялась в воздух и полетела в сторону Пурги. А Пекарь, стащив с головы шляпу, махнул им: пойду-де я, хлебушек пора печь из осоки да речных водорослей — и, не выпуская головного убора из рук, нырнул в воду, только пузыри пошли. Дети пождали- пождали, но Анатолий Казанкин так и не всплыл.
И вот одиннадцать гусей, сопровождаемые бдительными охранниками, почти не отвлекаясь на интересных насекомых, гусиной побежкой направились к дому.
— Как же нам теперь быть? Самую главную гусыню упустили… — вздыхала Крошечка.
— Может, она еще вернется… — высказал предположение Павлик Краснов.
— А не лучше ли нам убраться отсюда подобру-поздорову? — спросила Орина.
Но тут они увидели Бабу Ягу, которая вышла их встречать и, недосчитавшись Ириги, сильно нахмурилась. Ребята остановились в некотором отдалении: позади — река, впереди — разгневанная старуха, а по бокам расстилается черная топь, подковой охватившая полуостров с избушкой. Что делать? Они хотели было рвануть к реке — глядишь, Язон появится, или Пекарь на бревне увезет их отсюда, — но тут гуси стали дуться-дуться и, надувшись, стали похожи на белые ладьи. Распустив косые паруса, накренив бизань-мачту с оранжевым флагом на верхушке к самой земле, они с шипом окружили ребят, оставив узенький проход, направлявший их к старухе: охранники и арестанты поменялись ролями.
Ребята по трапу вскарабкались в избушку, старуха — за ними, а гуси, выпустив пары и вернув себе прежние размеры, с довольным гоготом полезли под домик на еловых ножках.
Баба Яга, по-прежнему хмурясь, говорила: дескать, вот, ничего нельзя поручить нынешним ребятам, все испортят, завалят любую работу… Мой-то из лесу заявится — дак ему это навряд ли понравится… Не хотела я мешать его в это дело, да…
Ребята переглянулись: что это еще за — Мой?!
— И коль вы мою лучшую гусыню прокараулили, придется ведь ущерб возмещать… — продолжала старуха, откидывая дверцу ларя, внутри которого что-то белело.
Бабка нагнулась и принялась вытаскивать наружу это белое, видать, с трудом затолкнутое в ларь, никак туда не вмещавшееся… Наконец вещь была вынута, это оказались сложенные белые крылья: огромные, оперенные и сильно помятые. Баба Яга растряхнула крылышки — они расправились и раскрылись. От крыльев в избушке вмиг стало светло, точно от ясного снега, и очень тесно. Крошечка, применив дедукцию, сообразила, что все это не к добру. Павлику крылья, видать, тоже не глянулись. Ребята попятились к двери…
Но тут с печки раздался рык, занавеска вмиг была распорота — и вниз соскочила… огромная волчица: три ноги у ней оказались волчьи, а задняя левая — человечья… Крошечка вскрикнула — и, не помня себя, вывалилась в дверь… Упала, но тут же поднялась, потому что волчица выпрыгнула из избушки вслед за ней. Гуси под избушкой нервно гоготали. Орина с воплем неслась к болоту, а волчица, кинувшись наперерез, стала оттирать ее от торфяников. Девочка боковым зрением видела: босая человечья ступня, с силой отталкиваясь от земли, скачет вровень с волчьими лапами, а сзади болтается хвост… Крошечка, не переставая орать, круто свернула к сараю на еловых ножках, залетела внутрь и, часто-часто дыша, задвинула щеколду. А чья-то рука тотчас заперла ее снаружи.
Орина поняла, что попалась: струсив, она загнала себя в ловушку.
Глава пятая
ЖЕНИХИ
Крошечка приставила глаз к щелке, но никого не увидела. В сарае пахло, точно в конюшне, которую семь лет не чистили; было сумрачно, но, пообвыкнув, она заметила толстую цепь, прилаженную к кольцу в дальней стене, цепь заканчивалась большим ошейником. Уж не трехлапую ли волчицу с человеческой ногой тут держали?.. Хотя ведь волчица явно — так же, как они — откуда-то пришла на болото, да и… положили ее, как барыню, на печь.
Вдруг раздался до того жуткий вопль, что Крошечка подскочила, — а после еще, да еще… Ей показалось, что кричит Павлик Краснов… Орина принялась колотить в дверь кулаками и ногами, но та не поддавалась. А крик не смолкал — так не орала даже крикса Миля, когда требовала исполнения всех желаний!.. Да что же это… что там с ним делают…
Дверь с той стороны была заперта на вертушку; чем-то бы дотянуться до нее… Крошечка в панике металась по своей темнице — нигде ничего… С плеча слетела дедушкина сумка, раскрылась, выворотив наружу все отделы, Орина схватила рейсшину и, просунув в отверстие, поддела вертушку, толкнула дверь и бросилась к пыточной избе.
Страшной волчицы не было видно, зато гуси, с гоготом вылетевшие из-под дома, попытались остановить ее. Крошечка, отбиваясь от гусей рейсшиной, ломая ногти, умудрилась открыть высокую дверь — и от увиденного сама закричала: Павлик Краснов лежал поверх ларя со связанными руками и ногами, по
