почти что дыханье, почти что голос, я думаю — призрак, он взял, да и ожил. Рванулась, вышла из воздуха уз она. Ей мало — одна!— раскинулась в шествие. Ожившее сердце шарахнулось грузно. Я снова земными мученьями узнан. Да здравствует — снова! — мое сумасшествие! Фонари вот так же врезаны были в середину улицы. Дома похожи. Вот так же, из ниши, головы кобыльей вылеп. — Прохожий! Это улица Жуковского? Смотрит, как смотрит дитя на скелет, глаза вот такие, старается мимо. «Она — Маяковского тысячи лет: он здесь застрелился у двери любимой». Кто, я застрелился? Такое загнут! Блестящую радость, сердце, вычекань! Окну лечу. Небес привычка. Высо?ко. Глубже ввысь зашел за этажем этаж. Завесилась. Смотрю за шелк — все то же, спальня та ж. Сквозь тысячи лет прошла — и юна. Лежишь, волоса? луною высиня. Минута… и то, что было — луна, Его оказалась голая лысина. Нашел! Теперь пускай поспят. Рука, кинжала жало стиснь! Крадусь, приглядываюсь — и опять! люблю и вспять иду в любви и в жалости. Доброе утро! Зажглось электричество. Глаз два выката. «Кто вы?» — «Я Николаев — инженер. Это моя квартира. А вы кто? Чего пристаете к моей жене?» Чужая комната. Утро дрогло. Трясясь уголками губ, чужая женщина, раздетая догола.
