поскольку там тоже была конференция. И Владимирова пригласили, но уклончиво: мол, темы такие, что вам не понравятся.
— Юрочка! — крикнула ему Варвара из кухни, помешивая ложкой суп на плите. — У них первый доклад знаешь какой? «Отличается ли женщина от мужчины?» Мне программу прислали.
— Давай, Варя, выпьем! — Владимиров, потягиваясь, вышел к ней с красными от полопавшихся сосудов глазами. — Тот же самый вопрос встал перед строителями социализма после революции. Недалеко убежали.
— Синхронные переводчики будут, — продолжала Варвара. — Участвуют докладчицы из России, Франции, США, Зимбабве — ты только подумай: Зимбабве! — и, Юрочка, Сирии! Ну, тут я совсем уж теряюсь. Как же она из Сирии на конференцию попадет? Ведь им даже лиц нельзя открывать! Законы же есть!
— На то и закон, чтоб его обойтить! — зевая, ответил Владимиров. — Так я тебя выпить просил.
— Ну, давай! И суп доварился.
Суп разлили по тарелкам, разломили лаваш, который каждое утро доставляла Гаянэ, и чокнулись звонко.
— Пошла хорошо! — покрутил головой Владимиров. — Еще наливай! Приедешь в Париж и доложишь: «ничем». Ничем наша женщина не отличается. Давай наливай!
Офелия, чье потное лицо было немного лиловатым от полей широкой соломенной шляпы, вышла из лифта и остановилась, как будто ее вдруг повергли в столбняк. За дверью Владимировых громко пели пьяные голоса знаменитого писателя Юрия Николаевича и его жены Варвары Сергевны.
— Ой, мороз, моро-о-оз! Не моро-о-озь меня-я-я! Не морозь меня-я-я, моего-о-о коня-я-я!
— Ани забалели! — быстро поняла Офелия. — Хазяйство прапьют!
— Моего-о-о коня-я белогри-и-ивого-о-о! У меня-я-я жена-а, ой, ревни-и-и-вая-я! У меня-я-я жена-а, ой, краса-а-авица, ждет меня до-о-о-мой, ждет, печалится-я-я! — надрывались пьяные. — Я верну-у-усь домо-о-ой на зака-а-ате дня-я, обниму жену-у, напою-ю коня-я-я! Напою коня-я-я да приля-я-ягу спать! Не моги-и-и-и, мороз, казака-а пугать! Разожгу-у в печи-и пла-а-амя жаркое-е, у мое-е-ей жены-ы-ы губы сла- а-адкие-е-е!
Перед самым отъездом в Париж Варвара почувствовала себя плохо. Объяснить, в чем именно это заключалось, она почему-то не смогла, но жаловалась на дикую слабость. Пришлось сесть в машину и по жаре, по раскаленной, несмотря на середину сентября, дороге поехать к доктору во Франкфурт. Доктор Пихера, чех по происхождению, человек молодой, светлоглазый и отзывчивый, долго мял и щупал нежный Варварин живот, велел подняться на третий этаж и сдать кровь на «cito», отчего и результат был получен почти сразу же, в течение двадцати минут. — Вам нужно проверить кишечник, — с сильным акцентом сказал по-русски доктор Пихера. — И ехать сейчас никуда не советую. У вас очень низенький гемоглобин.
Варвара легкомысленно фыркнула на слово «низенький», но Владимиров так разволновался, что весь потемнел.
— Раз нужно проверить кишечник, проверим. При чем тут поездка? Ты слышала, Варя?
Внимательный доктор Пихера тут же куда-то позвонил, уточнил, распорядился и велел завтра приехать в клинику и лечь на обследование.
— На сколько? — спросила Варвара.
— Дня на два.
— Не буду я ничего проверять! — сердито сказала она, как только машина отъехала от клиники. — И голову мне не морочь!
— Нет, будешь. — Владимиров скрипнул зубами. — Что значит «не буду»? Ты что, ненормальная?
— А то? — усмехнулась Варвара. — Ты, Юрочка, сам ненормальный. И я ненормальная. Ведь сказано, Юрочка, «муж и жена…». И завтра я еду в Париж, а не в клинику.
Назавтра она села в поезд и укатила. Сказала, что слабость сняло как рукой и все это чушь, разговоры пустые. Ненужная паника молокососа. И хотя доктор Пихера меньше всего был молокососом и никогда не паниковал, Владимиров промолчал, не стал с нею спорить. Пусть едет, проветрится. Он ждал ее домой в субботу вечером, но она неожиданно вернулась в пятницу утром: села в четверг на ночной поезд.
— Тоска невозможная! — сказала она капризно. — Ну, дуры! Ну, бабы! А какое бесстыдство, Юрочка, ты не поверишь! Наизнанку выворачиваются! Такие подробности рассказывают, что у меня волосы на голове поднимались!
Она помолчала.
— Была Марь Степанна. С клюкой. Партнер вроде плох. Рассказала, как она в свое время отшила гэбэшников. У них пришли делать обыск, а она якобы вывалила им под ноги корзину с грязным бельем и сказала: «Ищите в трусах. Может, что и найдете. Как раз менструация только что кончилась».
— Да врет, как всегда, — пробормотал Владимиров, всматриваясь в ее лихорадочные глаза. — Тебя там совсем не кормили?
— А может, не врет, — усмехнулась Варвара. — Кормили ужасно невкусно. Какими-то рыбками кислыми в соусе… Наверное, я отравилась немножко. Посплю, и пройдет.
Она быстро прошла в спальню и, как была в платье, так и легла, завернулась в одеяло, лицом уткнулась в подушку. Владимиров заглянул через час. Она не спала и лежала на спине с открытыми глазами.
— Почему ты не спишь? — спросил он.
— Я спала, — прошептала она. — И видела своего ребенка.
— Какого ребенка?
— Не знаю. Ведь их было двое.
Страх появился на ее лице, она взяла его руку и положила ее себе на шею.
— Послушай, как сердце стучит.
— Скажи, что ты видела, — хрипло попросил Владимиров.
— Я сидела на ковре в нашей старой квартире, а рядом со мной что-то словно мерцало. Как будто бы сгусток какого-то света. Я видела, что это мальчик. Да, маленький мальчик, младенец.
Она громко всхлипнула.
— Подожди! — вскрикнула она, заметив, что он хочет что-то сказать. — Я чувствовала его. Он был слева, касался меня, и там, где он касался, я чувствовала тепло. А потом вдруг… ничего. Смотрю, а его больше нет. — Варвара замолчала и зажмурилась. — Как же я это сделала, Юрочка? Ведь я это сделала. Я ведь убила его!
Владимиров наклонился и поцеловал ее. Потом вытер ладонью ее быстрые и горячие слезы.
— Нет! — она оттолкнула его руку. — Я бы могла просить: «Господи! Прости меня!» Могла бы просить? Ведь могла? А я не прошу.
Лицо ее сморщилось.
— Не нужно меня прощать! Ни в коем случае нельзя! Я виновата и вечно должна за это отвечать. Я
Она резко села в кровати.
— Я встречусь когда-нибудь с ним?
Владимиров опять попытался поцеловать ее, и она опять оттолкнула его руку.
— Мы с тобой так прекрасно жили, а главного я ведь тебе не сказала! Я тебе не сказала, что я убила его. — Варвара глубоко задышала, удерживая рыдание. — Ему больно было, когда его убивали. Ему было так, Юра, больно! Я только сейчас поняла! Больно было! Он был весь в крови!
Владимиров обнял ее.
— Молчи! — приказала она. — Я во всем виновата! Не нужно меня утешать!
— Варя, — жалея ее и не зная, чем помочь, пробормотал Владимиров. — Людей без греха не бывает. У каждого что-нибудь есть на душе.
— А жить с этим как?
Она перестала плакать и смотрела перед собой остановившимися глазами. Потом тихо легла и натянула одеяло до подбородка.
— Я знаю, почему я заболела. И правильно, что заболела. И лучше бы раньше.
