Лицо ее проступало белым пятном в темноте.
— Ты дай мне попить, — попросила она. — Мне хочется коки холодной попить.
Владимиров косолапо пошел в кухню, света почему-то не зажег, нащупал дверцу холодильника, открыл. В холодильнике было пусто, кока-колы не было и в помине. Он вернулся в спальню.
— Воды попей, Варя, — страдая, что приходится отказать ей, пробормотал он. — Нет у нас коки.
— Ах, Юрочка, как же так: нет! Ты еще посмотри! — лихорадочно забормотала она. — Может, хоть одна бутылка где-нибудь осталась! Хоть глоточек, Юрочка!
— Но, Варя, ведь я посмотрел! Коки нет. Я завтра пойду и куплю. Завтра утром. Ты спать еще будешь…
— Нет, нет! Что ты, Юра! — она заметалась. — Сейчас бы попить. Глоточек. Немножко попить, и засну… И ты пойдешь спать… Хоть глоточек!
— Водички не хочешь со льдом, а? Воды?
Она вдруг опомнилась.
— Ступай, ложись спать! Ты измучился весь!
— А ты?
Она опять взяла его руку и положила на свою мокрую от слез шею.
— Ты — мой ненаглядный. Ложись лучше спать.
И закрыла глаза. Владимиров послушно пошел к себе в комнату и снова уселся за стол. Вдруг ему пришло в голову, что на углу работает бензоколонка, где можно купить кока-колу. Он уже открыл входную дверь, как вдруг негромкий стон из спальни остановил его. Он зажег свет. Варвара сидела на кровати, обеими руками держась за живот, губы ее были искусаны в кровь, и лицо, только что белое, горело темным огнем. Она, видимо, старалась сдерживаться, чтобы не кричать.
— Что с тобой? — спросил Владимиров, пугаясь до того, что на лбу его выступил холодный пот.
— Иди, иди, Юра! — тем громким и капризным голосом, который изредка появлялся у нее в разговорах с чужими и неинтересными ей людьми, закричала Варвара. — Скрутило живот, вот и все! Ну что, заболеть не могу?
— Поедем к Пихере…
— Да глупости, глупости! Посплю, и пройдет. Зачем мне Пихера? Что он понимает?
Она стиснула зубы, перестала стонать и вдруг заблестела глазами.
— Ложись со мной рядом, я жутко замерзла.
Владимиров осторожно опустился рядом.
— Обними меня, Юрочка. Так крепко обними, чтобы я как в домике была. Ты спрячь меня, Юрочка.
Владимиров обхватил ее обеими руками и прижал к себе. Варвара была невесомой, все косточки можно прощупать. Когда же она похудела так сильно?
— Вот так обними и держи. Мне не больно. Но только ты крепко держи.
— Прошел твой живот?
— Все прошло.
Она крепко вжалась в него и затихла. Ему показалось, что она задремала. Он осторожно отвел плечо, чтобы заглянуть ей в лицо, и встретил огромные немигающие глаза.
— Ты хочешь ко мне? — вдруг спросила она.
Во рту у него пересохло.
— Cейчас?! Но зачем? Тебе станет хуже…
— А вот мы проверим. Иди ко мне, Юрочка…
— Да это безумие, Варя! Давай подождем!
— Чего еще ждать?
— Ну, как чего ждать? Пока ты поправишься…
— Юра-а! — выдохнула она. — Но это последний ведь раз! Юра-а! Самый
И изо всех сил прижалась искусанными губами к его рту.
— Последний разочек, последний разочек! — шептала она.
Лицо ее было горячим, губы пылали, а руки и ноги были холодны как лед. Владимиров гладил ей спину, пытаясь ее успокоить, но Варвара прижималась так крепко, как будто пыталась и в самом деле влезть к нему под кожу, как под одеяло, и там, внутри, спрятаться.
— Прошу тебя, Юрочка! Хоть попрощаемся!
Он, кажется, слышал свой крик. Потом закричала она. Потом они замерли оба.
И не шевелились друг в друге.
Сквозь навалившийся на него сон Владимиров понимал, что нужно освободить ее от тяжести своего тела, лечь рядом, но было так тепло и так блаженно хорошо внутри, так нежно, привычно, успокаивая, гладили его плечи и голову ее дрожащие, родные руки, что он только пробормотал: «Тебе тяжело?» — и снова заснул.
Через пятнадцать минут он разлепил глаза, всмотрелся в лицо Варвары и ужаснулся: оно было серым, обтянутым кожей, соленым от слез. Варвара стонала, не сдерживаясь больше, отталкивала его обеими ладонями, зрачки ее закатились под веки. С трудом вспоминая немецкие слова, он бросился к телефону, вызвал «Скорую». Два бравых санитара подхватили носилки и осторожно понесли их вниз с одиннадцатого этажа. Варвара лежала на боку, подогнув колени. Ее бил озноб. Владимиров шел следом за носилками и пытался что-то объяснить санитарам, но они отвечали односложно.
Машина стояла у самого подъезда, и шофер, как только увидел их, немедленно включил сирену и завел мотор.
— Позвольте, я с вами, — мешая санитарам и путаясь у них под ногами, бормотал Владимиров. — Она будет волноваться без меня, она испугается…
Носилки были уже внутри, один из санитаров сидел рядом, наклонившись над Варварой и прилаживая капельницу. Второй подошел к Владимирову и протянул ему бумажку с адресом. Клиника была той, где работал доктор Пихера.
— Зачем же вы так далеко? А ближе нельзя что-нибудь?
Санитар принялся объяснять, но увидев, что он ничего не понимает, махнул рукой и только повторил, что в клинике Владимирову все скажут.
Он хотел ехать следом, но вспомнил, что документы дома, и вернулся. Дверь в его квартиру была открыта настежь, и три перепуганные черные старухи стояли в прихожей.
— Куда ее взяли? — спросила Офелия.
— Ее? На обследование.
— Абследуют, и харашо! — сказала Джульетта. — Артур тоже очень балел, в бальнице лежал. Жена его тоже балела. Врачи здесь не хуже, чем дома, в Армении. Ты, Юра, не бойся, а ехай за ней. Афелия, сделай ему бутерброд!
Он прошептал, чтобы они шли к себе и ложились спать, надел куртку, вытащил из коробки новые ботинки, которые Варвара берегла для торжественных случаев и ходить в которых было невозможно: так сильно они ему жали. Морщась от боли, он втиснул ноги в эти ботинки, схватил документы, сел в машину и через двадцать минут домчался до места. Девушка в окошечке с милыми темно-розовыми ямочками на круглых щеках велела ему подождать. Он сел на скамейку в приемной и принялся ждать. Минут через двадцать вышел доктор и начал что-то объяснять ему, но Владимиров не понимал его. Он со страхом убедился, что забыл все немецкие слова и слышит теперь одни непонятные звуки. Доктор похлопал его по плечу, и через несколько минут пришел другой доктор, серб, который на очень старательном, хотя и корявом русском языке объяснил Владимирову, что сейчас ничего не известно, положение фрау Владимировой тяжелое, открылось брюшное кровотечение, вызванное запущенным раковым процессом, и она находится в отделении интенсивной терапии. Но утром придет ее лечащий врач…
— Пихера? — перебил он.
— Да. Доктор Пихера, наверное, знает…
— Ах, что он там знает! — промычал Владимиров, хватаясь за голову. — Меня к ней пустите! Я очень прошу вас.
