Мальчик-детектив возвращается в «Тенистый дол». Сестра Элоиза печет торт на кухне и горько плачет. Она улыбается Билли, но улыбается как-то невесело. У нее на носу — белое пятнышко от муки. Она спрашивает у Билли, не хочет ли он размешать тесто. Билли молча кивает. Они стоят рядом — Билли держит в руке деревянную ложку, сестра Элоиза по-прежнему плачет, и слезы капают в миску с тестом — а потом она шепчет:
— У меня нехорошие новости.
— Какие новости? — спрашивает Билли.
— Мой парень, который фокусник… с ним приключился несчастный случай. Это ужасно. Его нечаянно распилили пополам.
— Он… он остался в живых?
— Врачи говорят, его верхняя половина скончалась еще по дороге в больницу. А вот нижняя половина жива и здорова… ну, относительно здорова.
— Понятно.
— Что мне теперь делать, Билли? Он был единственным. Понимаешь, единственным! Теперь я это поняла. Никто другой мне не нужен. У меня такое чувство, как будто и меня тоже разрезали пополам.
Билли смотрит на тесто, которое уже перемешано так, как надо. Отдает миску обратно сестре Элоизе и легонько касается ее руки. Она улыбается, вытирает слезы и снова плачет.
Через час Билли выходит из комнаты — на запах сладкой глазури, — заходит в гостиную, где телевизор, и видит, что торт готов: торт в виде белого черепа с печально оскаленным ртом. Билли отколупывает кусочек сахарной глазури, но она вовсе не сладкая — она горькая и невкусная. Он возвращается к себе в комнату, но потом поворачивает обратно и несется в медпункт. Сестра Элоиза с красными, воспаленными от слез и растекшейся туши глазами стоит перед распахнутым шкафом с лекарствами и смотрит на свои руки. В руках — две горстки таблеток, белых и синих — вперемешку. Билли невесело улыбается, и сестра Элоиза кивает и улыбается ему в ответ.
Билли подставляет ладони, и сестра Элоиза ссыпает туда таблетки, а потом снова плачет.
— Я не знаю, что делать, Билли. Я не знаю, что делать… И мне так стыдно…
Билли молча берет ее за руку и показывает белые шрамы у себя на запястьях.
— Билли, Билли. На самом деле я не хотела умереть. Просто мне показалось, что я не смогу с этим справиться и жить дальше.
— Мне тоже, — говорит Билли. — Мне тоже.
Они возвращаются в гостиную, где телевизор, и там сидит мистер Плуто, и они все вместе играют в карты — пока не кончаются слезы и во тьме безысходности не настает просветление. Сестра Элоиза целует обоих в щеку, мистера Плуто и Билли, и говорит:
— Спасибо, вы очень мне помогли. Завтра я испеку вам торт. Мой фирменный воздушный бисквит. Специально для вас.
Билли лежит на кровати и улыбается, глядя на вихрь серебристых снежинок. Он засыпает, и вместо мрачных зловещих пещер ему снятся белые голуби, облака и вообще все хорошее. Ему снится так:
Двадцать четыре
Эффи и Гас Мамфорды бродят по темному лесу вдоль мутной реки. Отголоски потерянных тайн шелестят среди застывших деревьев и исчезают далеким эхом в зарослях ежевики. Эффи Мамфорд, в своей неизменной красной с белым зимней куртке, с черными наушниками под капюшоном, приседает на карточки и подносит диктофон поближе к земле — пытается записать шепоты давних, забытых голосов. Гас Мамфорд наблюдает за мечущейся стрелкой компаса. Перебираясь через поваленные деревья, через полузатопленные овраги, под бледнеющим пологом ночи, дети бродят по темному лесу — и вдруг замирают на месте. Эффи Мамфорд первой заметила эту штуку. Посреди влажных листьев и грязи лежит одинокая черная туфелька.
Дети смотрят на туфельку на земле. Эффи садится на корточки и подносит к ней диктофон, потом поднимается и трогает туфельку носком ботинка.
— Странно, — шепчет она. — Детская туфля, в лесу…
Гас Мамфорд кивает и подносит серебряный компас к этой странной находке. Стрелка почти не шевелится.
— Совсем новая, — говорит Эффи. — Почти и не ношенная. Гас Мамфорд снова кивает и передает Эффи записку: «Это девчоночья туфля».
— Да, девчоночья. Для девочки с крошечной ножкой. — Эффи берет туфлю и держит ее на раскрытой ладони. Потом возвращает на место. Дети внимательно смотрят по сторонам. Гас Мамфорд замечает вторую туфлю: буквально в паре шагов от первой, рядом с лежащим на земле бревном. Он передает сестре записку: «Точно такая же».
Эффи Мамфорд смотрит на туфлю, а потом поднимает глаза и замечает еще одну странность. Проблеск яркого цвета среди черных деревьев у самой воды.
— Смотри!
Дети срываются с места, бегут туда, и — да — там, на ветке, болтается красная лента. Эффи тянется, чтобы снять ленту, и тут ее взгляд натыкается на что-то еще: там, у самого берега, в сплетении камышей и рогоза, на мокрых серых камнях белеет размытым пятном почти обнаженное тело молоденькой девушки. Ее голые ноги, и руки, и белый живот — все заляпано черной грязью. Стрелка компаса в руках у Гаса начинает метаться из стороны в сторону. Дети бегут что есть мочи — не разбирая дороги, — и Эффи кричит на бегу:
— Помогите!
В школе, на следующий день, все смотрят на Эффи Мамфорд. В столовой, в классе для самостоятельных занятий, в коридоре, когда Эффи идет одна, прижимая к груди связку тяжелых учебников — закрываясь учебниками, как щитом, — на большой перемене на школьном дворе все смотрят на Эффи Мамфорд. Смотрят без злобы и без издевки. Нет — просто смотрят и думают про себя: «Что она там увидела?»
Перед уроком истории к Эффи подходит Лорен Маркс — голубоглазая блондинка, первая красавица в классе, — и спрашивает:
— А как это было? Жутко и страшно, да?
Эффи Мамфорд хмурится и кивает. Ей очень приятно, что к ней проявляют такое внимание.
— А она что-нибудь говорила? — спрашивает кто-то еще из девчонок.
Эффи качает головой, а потом говорит:
— Я дала ей свою куртку Она спросила: «Я умерла?» А я сказала, что нет. Потому что она ведь была живая… наверное…
В тот же день, после школы, в доме Мамфордов звонит телефон.
Эффи Мамфорд берет трубку:
— Алло?
— Привет, — говорит незнакомый голос, такой тонкий и слабый, что его едва слышно.
— Алло? — повторяет Эффи, слушая свист прерывистого дыхания на том конце линии. Еще в трубке явственно слышится гул каких-то машин, звуки работающих насосов, медленный непрерывный ритм приглушенного сердцебиения. Сперва Эффи не понимает, что это такое, а потом до нее вдруг доходит: это звуки медицинских приборов в больничной палате Паркер Лейн. Девочка, еле живая, пытается говорить.
— Спасибо, — шепчет голос в трубке. — Спасибо, спасибо, спасибо.
