смазалось и потекло время… Не было ни боли, ни страха, просто меч Милиана, взлетевший с нежданной легкостью, хрустко перерубил левое запястье и, не замедлив движения, продолжил свою траекторию дальше: ключица, грудина, ребра…
Зазнался… уверился в избранности… доверился камню… недооценил… Мил все же успел перенести вес на левую ногу… восстановил равновесие и ударил… наискось… успел чуть раньше… Отрывочные мысли возникали в гаснущем сознании, одна тяжелее другой… И ничего, ничего уже нельзя было исправить…
Все еще не веря в случившееся, обессиливший Ирин упал на колени. Он хотел что-то сказать, но из уголков рта текла кровь, а на губах вздувались розовые пузыри… Камень бешено пульсировал на груди, в такт умирающему сердцу… «Как?! Как такое может быть?! Почему ты предал меня?!!» — мысленно взмолился Ирин, когда мир уже начал меркнуть у него перед глазами.
Но самое жуткое случилось после: мир, живой мир вновь распахнулся во всей красе. И тот, кто еще помнил себя как Ирина, смотрел теперь на мир глазами врага своего. Видел и распластавшееся на горячем песке тело, и кровь на мече… своем?.. Тот, кто помнил, терял себя стремительно… и это было хуже смерти…
Вскоре остался один лишь Милиан. Бросив меч и уткнувшись лицом в ладони, он пытался прийти в себя… Пытался понять, кто он такой, ведь теперь он равно помнил и себя, и того, кого только что убил. И больно ему было за двоих. И страшно — тоже…
Глава шестнадцатая. Безымянный
— …Событие, столь маловероятное, никогда не происходит, — пояснял я племяннику.
— Может ли магия повлиять на вероятность события? — спрашивал он с искренним любопытством, на что я терпеливо отвечал:
— Мальчик мой, в расчет уже принята магия. И все равно данное событие столь маловероятно, что не произойдет никогда…
— А если все-таки произойдет? — не унимался мечтательный ребенок. — Это будет означать, что произошло еще что-то… необычное, важное? Например, в мир пришел великий герой?
— Возможно… — вздохнул я. — Но оно не произойдет. Ибо маловероятно.
На самом деле вопрос мальчишки смутил меня. Тогда я задумался, могут ли два маловероятных события быть связаны между собой…
Джармин допил ароматный травяной напиток, который должен был немного успокоить его кашель и придать сил; теперь на песчаном полу пещеры лежала пустая кружка. Мальчик ждал решения своей участи с равнодушием уставшего от жизни человека; так угасает любой Марнс, если находится слишком долго вдали от безопасного Марнадраккара, где большую часть времени можно дышать свободно. Недуг, заставляющий легкие сочиться кровью, неумолимо подтачивает жизненные силы и волю. И места для воздуха с каждым днем в груди остается все меньше…
Огонек надежды мерцал в душе мальчика теперь лишь изредка, с трудом пробиваясь сквозь завесу равнодушия, идущего от горького порошка и от нескончаемой, изматывающей болезни… Джармин слышал боевые крики и робко надеялся, что победит все-таки Милиан. В случае же победы Ирина не жить и Джармину тоже.
…В тот момент, когда Ирин Фатум крикнул в последний раз и крик его захлебнулся кровью, Джармин в пещере невольно сжался, зажмурился изо всех сил, готовясь вновь ощутить присоединение чужой памяти, чужой боли и предсмертного страха, как это уже случалось… но ничего не произошло.
Мальчик открыл глаза. Было тихо. Море, низкие голоса птиц, подвывания гуляющего в пещерных ходах ветра… Ничего, ничего не произошло… Значит… живы оба?..
Время тянулось медленно для ребенка, которому приходилось бороться за каждый вдох и выдох, потому ожидание вскоре стало невыносимым. Джармин заставил себя подняться и стал осторожно выбираться по узкому ходу наружу.
Вначале яркий свет ослепил глаза, привыкшие к полумраку пещеры. Когда же картина прояснилась, мальчик увидел распростертое на песке тело Ирина; Милиан, живой, невредимый, сидел на коленях рядом с побежденным, беспомощно опустив голову и плечи… Ветер шевелил его растрепанные кудри; и тени не было под жестокими деревьями…
Горящий обсидиан покоился в открытых ладонях Милиана, весь в крови, которая испятнала и руки, прежде чем побурела и запеклась на солнце. Камень мерцал…
Когда Джармин подошел ближе, Милиан зажал обсидиан в кулаке, да так, что побелели костяшки пальцев, и, собравшись с духом, поднял глаза… Одного взгляда хватило, чтобы понять, что это теперь совершенно другой человек. Фанатизм Ирина, рассудительное спокойствие Милиана — они слились воедино, и получилось нечто третье, не похожее ни на то, ни на другое.
— Как ты сумел пережить это, Джармин? — прошептал Милиан. Слова срывались с его губ тихим, рассеянным шелестом. — Чужая память, боль, гнев… — он зажмурился, прижав к виску свободную руку.
— Мне было легче, — ответил Джармин. — Ты с ним сражался, потому тебе так тяжело.
— Да… Я словно убил самого себя… — какую бы боль ни чувствовал сейчас Милиан, совладал он собой прекрасно, и в глазах его вновь горело ровное холодное пламя — чарующее дитя спокойствия и фанатизма. — Мы ошибались… оба. И я, и Ирин… А теперь я многое понял, — сказал Милиан. Непоколебимая уверенность и отчаянная смелость, звучавшие в его словах, даже сквозь туман равнодушия сияли ярко… — Если и есть среди нас избранник, который изменит мир к лучшему, то это ты Джармин. Ты — особенный. Ты несешь память мира-первоисточника. И души остальных не зря стремились именно к тебе…
— Что же нам теперь делать? — растерянно пожал плечами Джармин. Сквозь призрачный ореол избранности Милиан, словно опомнившись, вновь увидел маленького мальчика, исхудавшего, болезненно бледного и беззащитного перед огромным жестоким миром.
— Я буду защищать тебя, — с теплом произнес Ворон. — Отдам свою жизнь, если будет нужно… Возьми его, — он протянул Джармину горящий обсидиан. — Я знаю, в твоих руках он послужит добру. Мне же его лучше не касаться: я фанатик-Ирин… наполовину… — Милиан опустил глаза.
После некоторых колебаний Джармин протянул руку и забрал око войны из дрожащей, запятнанной кровью ладони Милиана… подстроившись под ритм детского сердца, камень замерцал чаще и яростнее…
«Я, Ирин Фатум, прошел Дикую Ничейную Землю, сражаясь и веря. Убитый собственной рукой, я лежу здесь. И нет мне покоя».
«Бред сумасшедшего… — поежился Милиан, вновь прочтя надпись, которую только что вывел золотой краской на надгробном камне Ирина. — Впрочем, я и есть сумасшедший…» Подумав так, он не стал исправлять жутковатых слов и оставил все как есть.
Над морем пылал закат. Впереди была бессонная ночь: Джармин плох и дежурить не сможет…
Ночь действительно выдалась бессонной: уснуть не сумел никто. Сидя на полу на коленях, Милиан чувствовал, как дышит Джармин, доверчиво прислонившийся к его спине. Болезнь мальчишки зашла так
