и править Курляндией, чем поссориться и сгнить, как Меншиков в Березове. Принимали императрицу везде хорошо, старались ублажить, угостить. В Риге это едва не привело к беде…
Уж больно хорош оказался повар у рижского бургомистра.
Императрица, охая и постанывая, лежала на кровати, а несчастный лейб-медик Роджерсон метался в соседней комнате, не в состоянии придумать, чем еще лечить государыню, у которой прихватило живот. Наконец Джон Самуэль Роджерсон, которого русские запросто звали Иваном Самойловичем, решился на радикальное средство, которое помогало всем и всегда (иногда, правда, не вылечиться, а отправиться на тот свет, но помогало) — кровопускание. Измученная Екатерина согласилась и на него, в подставленный таз потекла императорская кровь…
Но это не помогло: живот продолжало крутить, тошнило, а от кровопотери и рвоты государыня совсем обессилела. Роджерсон, криво улыбаясь, поинтересовался, не полегчало ли, хотя надобности задавать такой вопрос не было, обычно весьма румяные щеки Екатерины почти слились цветом с простыней. Но она нашла в себе силы пошутить:
— Прекрасно. Теперь ты выпустил из меня последнюю немецкую кровь… Никто не сможет сказать, что я не русская…
Иван Самойлович снова вымученно улыбнулся. Оставалось надеяться на могучий организм императрицы. Чем еще помочь Екатерине в зимний день в Риге, лейб-медик не знал. В Петербурге он нашел бы у знахарок нужные травы, а то и просто воспользовался их настоями, но пока гонец доберется до столицы и вернется обратно, государыня может запросто помереть от несварения…
И угораздило же ее есть все вперемешку! Роджерсон даже вздохнул, вспомнив весьма недурной обед у рижского бургомистра. Куры, фаршированные миндалем, или форель с раками были хороши, но их не стоило заедать суфле с бланманже. Можно, все можно, и лосося, и суфле, и раков, только по отдельности, с перерывами. Но как запретить это государыне, которая считает себя здоровой и сильной? Так и есть, императрица славится здоровьем, но все же нашелся предел: ее пищеварение тоже не всесильно. Если обойдется, надо посоветовать государыне прием слабительного раз в неделю.
Если обойдется… От этой мысли Роджерсону стало совсем не по себе, даже холодный пот прошиб.
Вдруг из комнаты государыни скользнула Анна Протасова, подошла к медику почти вплотную, приглушенным голосом заговорила:
— В Риге аптекарь есть, настои отменные делает. Говорят, ото всего помогают, особливо для живота…
И все-то эта Протасова знает, даже в Риге знает, не то что в Петербурге! Но сейчас Роджерсона беспокоило другое, а ну как аптекарь навредит? Отвечать придется ему, Ивану Самойловичу. Но кивнул:
— Пусть приведут…
Следовало сначала выпытать состав его зелья, чтобы понять, чего ждать.
Аптекаря звали Абрахам Кунц, его притащили чуть не в нижнем белье, не обращая внимания на то, что на дворе ночь. Пытаясь дрожащими пальцами нащупать пуговицу на поле кафтана, он испуганно бормотал:
— Я есть… нитшего… нет… нет…
А чего «нет» и сам не знал, просто на всякий случай отрицал свою вину.
От его нелепых попыток нащупать пуговицу там, где ее уже не было (аптекарь просто перекосил полы кафтана и сместил петли относительно пуговиц на две), стало смешно. Роджерсон подошел, молча расстегнул остальные, поправил и снова отошел, предоставив аптекарю дальше разбираться с кафтаном самому.
Тот пробормотал слова благодарности по-немецки и снова стал уверять на ломаном русском, что он «нитшего».
Для себя лейб-медик решил, что такой отравить не решится, а вот помочь… Кто ж его знает, вдруг у него есть что-то для улучшения пищеварения?
Услышав о проблемах с пищеварением, Кунц, видно, решил, что это для самого Роджерсона, и торопливо закивал:
— Я, я! Мой балсам ест!
— Быстро ли помогает?
— Помогайт? Я, Я! Два недел помогайт… запор не пудет… понос не пудет…
— Какие две недели?! — взревел Роджерсон, до смерти перепугав бедного аптекаря, который снова потерял нужную пуговицу и перекосил полу. — Сейчас надо! Срочно!
Аптекарь с сомнением посмотрел на возбужденного лейб-медика, не похоже, чтобы тот мучился поносом, значит, запор?
— Клизм?
— Кой черт клизма!
Иван Самойлович за прожитые в Петербурге годы научился не только чертыхаться, но ругаться и куда крепче.
Кунц, наконец, решился поинтересоваться:
— Фам? Фам лутче клизм…
— Не мне, императрице! Настойку нужно, а у меня…
Он хотел сказать, что ничего нет, но вовремя одумался, только поинтересовался:
— У тебя что есть? Слышал, что зелье какое-то…
— Селье? Балзам ест…
Аптекарь хотел добавить, что он тоже поможет после недели приема, но не успел, Роджерсон снова взвыл:
— Вези!
— Надо немного… делат… нихт сразу…
— Сколько нужно? К утру успеешь?
— Утро? Да, успеть… я…
— Успей, дорогой, успей, императрица животом мается, — неожиданно посоветовала молчавшая до сих пор фрейлина Протасова.
Кунц действительно изготавливал и успешно продавал горькую настойку для улучшения пищеварения, в которую входили корень валерианы, цветки лаванды, тмин, розмарин, плоды укропа, кориандр, шалфей и еще кое-что. На всякий случай он решил добавить еще тысячелистник, горечавку, анис, зверобой, кору дуба, перечную мяту и горькую полынь… Что-нибудь да поможет, а навредить тут нечему. Крепкую настойку делать не стал, получилось весьма приятно на вкус и запах.
К утру, когда за ним снова приехали от Роджерсона, Кунц был готов. Теперь он уже оделся, как положено (вдруг придется предстать перед глазами самой императрицы?), все пуговицы были застегнуты еще дома и парик заново напудрен.
Лейб-медик понюхал полученное средство, хмыкнул и протянул пузырек Кунцу:
— Сделай большой глоток.
Пришлось пробовать на виду у медика и той самой фрейлины, видно, они имели прямой доступ к императрице, и государыня им особо доверяла.
Убедившись, что аптекарь не боится пить то, что предлагает, Роджерсон поинтересовался:
— Сколько дать императрице, может, все сразу?
Кунц, вспомнив о коре дуба, замахал руками:
— Сачем все?! Нет, нушно по стопочке перет еда. Мошно и мешду ним… но только сеготня… потом нет! Айн стопка и кушат…
— Поняли, поняли, — остановила его фрейлина, взяла бутылку из рук и, налив в небольшую стопку, храбро глотнула. Некоторое время она стояла молча, словно прислушиваясь к себе, потом кивнула:
— Ничего, пить можно.
Кунц почти обиделся, потому что настойка хоть и была горьковатой, но в меру.
