Следующие дни стали для аптекаря Абрахама Кунца кошмаром. Он закрыл аптеку, сказавшись больным, никого не принимал и сидел, завернувшись в одеяло и дрожа от страха. Бедолага прислушивался к каждому звуку, к стуку колес изредка проезжавших по узкой улочке экипажей, к шуму за закрытыми ставнями окнами.
Кунц не видел саму императрицу, только знал, что та мается животом. Если вдруг что-то случится, обвинят его, скажут, что отравил…
За четыре тревожных дня Кунц передумал многое, почти решился бежать, прекрасно понимая, что догонят и тогда тюрьмы не миновать, потом обреченно махнул рукой и даже основательно напился от безысходности. Когда стук колес подъехавшей кареты замер под окном, аптекарю было уже все равно…
В дом зашел сам Роджерсон, махнул слуге, чтобы принес что-то из кареты, прошел в комнату, огляделся. Увидев, наконец, пьяненького хозяина, обхватил того обеими руками, расцеловал по-русски троекратно и, смахивая прочувствованную слезу с глаз, объявил:
— Полегчало! Мало того, императрице твой настой зело понравился. Матушка Екатерина Алексеевна пожаловала 100 рублев, большой отрез бархату и наказала готовить сей настой для двора в больших количествах. Теперь ты — поставщик императорского двора! А это вот от меня, — он потянул с толстого пальца большой перстень с изумрудом.
У Кунца закружилась голова, плюхнулся в кресло, невзирая на то, что именитый гость стоял. Роджерсон смотрел с усмешкой, видно, понимал состояние аптекаря, потом посоветовал:
— Бросай к черту все свои порошки да примочки, занимайся только настоем. Будет он зваться твоим именем, можешь и в аптеке продавать, да только чтоб ко двору успевал поставлять по надобности. Все ли понял?
— Я, я! Понял! Спасип…
Он что-то обещал Роджерсону по-немецки, видно, благодаря, но медик слушать не стал, снова усмехнулся, похлопал по спине ошалевшего аптекаря и отбыл.
Глядя лейб-медику вслед, Кунц пытался понять, спит или все же нет. Щипок подтвердил, что бодрствует…
Стоило за гостем закрыться двери, как Абрахам бросился к столу, судорожно вспоминая, сколько и чего добавлял в настойку. Вкус и запах должны быть такими же, за пользу Кунц не беспокоился, в ней только нужные травы…
Он действительно поставлял ко двору настойку в огромных количествах — по 1000 бутылок ежегодно, кроме того, постоянно продавая ее и у себя в аптеке. Расходилось средство лучше некуда. Оно пережило не только своего создателя, но и многих его потомков, будучи известным и через двести лет под названием «Рижский бальзам». Отменное средство не только для пищеварения…
Немного придя в себя после несварения желудка, Екатерина, во-первых, дала зарок есть осторожно, во-вторых, тут же занялась делами.
— Гриша, ты бы с Бироном о своем деле поговорил…
«Свое дело» Григория Орлова, как ни странно, мало касалось его лично. Просто, когда принесли «Атлас Российской империи», Орлов над ним корпел чаще самой Екатерины. Осознав, сколь велика страна, то и дело качал головой:
— Ишь какая силища-то…
Императрица посмеивалась, Григорий ведь не был ни глуп, ни бестолков, он просто был ленив и плохо образован. Именно плохо, а не мало, ведь сама Екатерина тоже не могла похвастать образованием, но за неимением толковых учителей приложила много усилий и всему выучилась по книгам. Но Екатерина по-немецки усидчива, а Орлов хватал по верхам, ему хорошо только то, что интересно.
Однако Гришка, если за ним приглядывать, весьма толков и смышлен. Услышав жалобы фаворита, что его образованием никто толком и не занимался, Екатерина и список книг к изучению составила, и за письмами его следила, писала проекты, а он сам после того превращал их в пространные петиции. Будь у нее время, а у него поменьше лени, мог бы получиться из красавца неплохой политический деятель, но у нее не было этого свободного времени, а он откровенно ленился.
И все же императрица давала Орлову серьезные поручения.
Однажды Григорий разглядывал карту России, привычно поражаясь ее размерами и вздыхая, что на такой территории людишек живет всего ничего. Смотрел на перенаселенную Европу, сравнивал, посмеивался. Потом покрутил головой:
— Нам бы их толковость да людей побольше…
Услышавший это Панин фыркнул:
— Своих бы удержать.
— Где удержать?
— Бегут проклятые, чуть что — и в леса, деревни пустые стоят…
Екатерина усмехнулась:
— Сенат и того не ведает, сколько вообще людей в Российской империи.
У Орлова вдруг загорелись глаза:
— А ежели на наши земли из Европы народ пригласить?
— С ума сошел?! — Панин не сдержался, хотя понимал, что может обидеть фаворита. — Свои земли раздавать?
— Не раздавать, а пригласить жить, но так чтоб наши законы признавали, нам за землю платили…
Екатерина чуть задумалась.
— Нет, тогда уж все права давать, только требовать, чтоб местным ни в чем не мешали. Если не дать, так они землю быстро испоганят и уйдут. Нет, надо просто селить на пустых землях. Одно требование быть должно: веру свою не навязывать!
— Ага, а они расплодятся и вовсе Россию захватят!
Императрица рассмеялась:
— Гриша, вот это захватить… Просто селить надо не под Петербургом или Москвой, а вон у Волги землицу давать. В Голштинии много народа безземельного, и в Саксонии найдется, и по всей Европе. Кроме того, заводы чахнут, потому как рабочих нет. Немало европейцев и на заводы бы пошли…
Результатом этих бесед оказался манифест о переселении в Россию иностранцев, а летом следующего года и учреждение «Канцелярии опекунства иностранцев», президентом которой императрица и назначила Григория Орлова. Гришка ходил важный, за дело взялся весьма споро и толково, правда, Екатерина боялась, что это только сначала. Не зря боялась, пока подпихивала фаворита, тот работал, как забывала контролировать, ленился. Он быстро загорался делом, но быстро и остывал к нему.
Об этом деле и напоминала Екатерина Григорию в Риге и Митаве. Курляндия хоть и не перенаселена, но охотников перебраться в более теплые и благословенные места найдется немало, к тому же нужно было обговорить с Бироном, которого Екатерина, вернув из ссылки, снова сделала герцогом Курляндским, чтобы из Европы желающих перебраться пропускал беспрепятственно, не оставляя у себя самых крепких.
Бирон, конечно, не слишком горел желанием отдавать крепких людишек, а потому затянул свою канитель, мол, к чему к Волге гнать, когда можно и в Курляндии оставить, здесь тоже людей не хватает…
Теперь Орлов увлекся идеей с прибалтийскими землями. Екатерина вздохнула: кавалергард есть кавалергард, какие ему канцелярии да заседания… Почему-то вспомнился Потемкин. Вот этот мог бы… Да только камер-юнкер предпочел вольную жизнь, уехал и даже не попрощался…
Хотела поинтересоваться, где там герой-пересмешник, да сначала несварение отвлекло, потом другие дела.
Осенью 1763 года из Польши пришло известие о смерти короля Польши Августа III. Это означало, что польский трон свободен. Екатерина немедленно приняла меры, в ход пошли подкуп, всевозможные обещания, награды, даже угрозы, чтобы новым королем избрали Станислава Понятовского.
Щедрый дар бывшему любовнику, но вдруг встретила недовольство с двух сторон. Григорий Орлов был недоволен, с этим ясно — он просто ревновал. Гришу успокоила только одним:
