всяких данных о восточной жизни и религии; полное отсутствие рассказов о повседневной жизни; наконец, отделы по культуре, представляющие собой простой перечень имен писателей, художников, артистов и всем своим видом как бы намекающие на второстепенность этой «надстройки».
«Все к лучшему, — сказала себе Анна. — И потом, Петра украли, это факт, это мое открытие! А значит, Европа действительно не заслуживает нашего внимания. Может быть, ребята легче будут понимать историю отечества, чем зарубежку? Может быть, если им не придется запоминать ихэтуаней и луддитов, если вместо Гладстона и Дизраэли будут Сперанский и Горчаков, успеваемость повысится?..»
Она вспомнила самую первую в ее учительской карьере контрольную работу, которую провела у восьмиклассников. В нескольких тетрадях Анна прочла:
Анна будет героически бороться за гражданское сознание россиян — как и планировала! — а ведь это легче сделать именно на родном материале! Учительница с энтузиазмом начала готовиться к уроку, посвященному наполеоновскому нашествию. Учебник был тот же самый, по которому она сама зубрила в школе. Остроумные коллеги называли его между собой «свинцовой пустыней». В книге, предназначенной для девятиклассников, не было ни одной картинки. А занимались по нему теперь восьмые классы (в силу прогрессивной концентрической системы). Что такого? Кое-какие темы теперь изучали раньше не на год, а на два. Ведь учебник все равно был написан так, что его в состоянии усвоить разве что студенты или аспиранты, одержимые познанием. «Может, кто-то опасается, что дети увлекутся науками и будут читать книжки? Окулисты? Или вертебрологи?» — раздумывала Анна.
На уроке о войне тысяча восемьсот двенадцатого года одна из девочек читала книжку «Как стать стервой» (парни потом отобрали ее и кидались книжкой друг в друга), один из мальчиков кричал про французов: «Фашисты! Гитлерюги! Эсэсовцы!» (почему-то многие мальчишки очень уж неравнодушны к фашистами и Гитлеру — не в том смысле, к счастью, чтобы поддерживать, а просто так, в качестве анекдотических персонажей; просто их ужасно это забавляет). А Смирнов, «трудный ребенок», явившись в школу в третий раз за год, промучился минут пять над заданием выписать из книги даты с фактами и сказал:
— А давайте, Ан-Антоновна, я вам подарю корабль с парусами. И мы поплывем… И весь мир будет перед нами…
Анна, не сдержавшись, улыбнулась, хотя, может, следовало крепко рассердиться. Парень радостно добавил:
— Дети потом будут…
— Да кому ты нужен, двоечник, детей с тобой рожать! — сказала философски девочка с другого ряда.
Кстати, карта войн Наполеона, героически погибшая недавно, больше ниоткуда не взялась. Училка очень верила, что дети всё поймут и так. Тем более, наличие этого пособия порой их возмущало:
— Мы тут на истории или где?! — говорили они, когда учитель предлагал им изучить карту.
— А спрашивать о том, где находится Москва, вы права не имеете! Совсем другой предмет!
— Вы, что, знаете географию? Откуда? А почему ее не преподаете?
На следующем уроке, как и было велено, Сарафанова приступила к изучению Хомякова, Киреевского и Аксаковых. Вот тут-то начались большие трудности. Стоило ей в первом из своих классов произнести слово «славянофилы», как народ очнулся от глухого утреннего сна и гаденько захихикал.
— Что случилось? — спросила Анна. Ей не ответили. Только девочка, пришедшая на прошлый урок с «познавательной» книгой, весело завизжала, демонстрируя соседке новенькие трусики, которые осторожно вынула из пакета.
Другой восьмой класс, услыхав «славянофилы», заржал в полный голос. Ни их фамилий, ни теорий, ни словес о том, как правильно любить свое Отечество, он слушать не желал и был уже не в силах. «Слышь! Славянофилы!» — повторяли тут и там то шепотом, то громко; смех никак не мог затихнуть.
Анна не могла понять его причину до тех пор, пока один из восьмиклассников, наверно, самый смелый, не спросил:
— Анна Антоновна! Славянофилы — это, что ли, вроде зоофилов?
От прямого называния слова, связанного с «этим», все схватились за животики и не могли успокоиться до звонка.
Смирившись с тем, что для подростков любое слово может нести эротический подтекст, учительница успокаивала себя тем, что ей, по крайней мере, не надо рассказывать про японо-китайскую войну девятнадцатого века и Симоно
В восьмом «Г» Анна просто объявила, что ученики должны конспектировать учебник. Назвала параграф, посвященный патриотически настроенным мыслителям. Полкласса, разумеется, привычно развлекались. Тем не менее кое-кто конспект все-таки сделал. Со звонком на стол учительницы легли тетрадок десять. В них подробно говорилось, что славянофилы были важные помещики, ходившие в халатах и любившие рыбачить. Именно об этом было пять шестых страницы, посвященной авторами учебника данному философскому направлению.
Что творилось в следующем классе, Анна потом вспоминала долго. Славянофилы, как ни странно, были в этом не замешаны. Едва только звонок известил всех о начале нового урока, как мальчишки, страшно возбужденные и счастливые, начали чем-то кидаться. Учительница тщетно пыталась понять, что за розовый продолговатый предмет летает по храму науки. Развращённое воображение и женская невостребованность подсказывали ей неприличный и совершенно немыслимый ответ… пока один из учеников, решив хулиганить на всю катушку, не поймал предмет и не поставил его перед собой на первую парту — во всей красе. Анна угадала. Это был он. Он самый.
— Чей протез? — строго спросила учительница. — Твой, Андреев?
Андреев засмущался, остальной же класс лишь сильнее возбудился от столь смелого предположения Анны Антоновны. Спасла учительницу завуч. Клавдия Михайловна шла по коридору, услышала шум и заглянула в класс.
Пятый и шестой урок прошли несколько легче. Большинство ребят решили прогулять, так что на пятый урок пришли четыре человека, а на шестой — только двое.
Дождавшись конца уроков, Анна заперла кабинет, вышла в коридор и двинулась к учительской. Мальчишки с упоением кидали в стенки «лизунов», которые сползали, оставляя, к возмущению завхоза, жирные следы на побелке. Дверь в кабинет английского языка была открыта настежь. Из него зачем-то выносили стулья, карты, доску. Посредине коридора красовалось объявление о том, какие результаты дал недавно сбор макулатуры: раньше Анна ошибалась, думая, что это пионерское занятие уже в прошлом. Судя по итогам, победил девятый «Б» — с большим отрывом.
— Тоже мне! — завистливо сказала незнакомая девчонка, вместе со своей подругой изучавшая объявление. — Да в девятом «Б», блин, Дашка Караваева учится! У нее же мать в издательстве работает.
— Присядьте, — попросила завуч Анну, когда та пришла сдать ключ от кабинета.
«Неужели снова из-за стульев? — с ужасом подумала студентка. — Впрочем, на этой неделе их не так уж и ломали…»
— Вот, прочтите, — попросила Клавдия Михайловна.
Письмо из министерства просвещения сообщало: со следующего месяца история Российской империи объявлена нерусской, непатриотической, ошибочной, а значит, исключена из школьной программы.
— Подождите! Но выходит, что в восьмых истории теперь вообще не будет!?
— Нет, не будет. Вам же легче.
— Нет, позвольте! Это бред какой-то! Я не понимаю, что творится!..
Завуч с равнодушием прослушала речь Анны о проблемах средней школы, изучения истории и странностях государственной политики после обнародования письма про Петра Первого. Ответом не удостоила.
— Что же мне теперь делать? — наконец спросила Сарафанова. — Уволиться?
— Зачем же увольняться? Будете вести Закон Божий.
— Что?.. Я же не священник!
