Как-то, раздраженно бросив одному из лоботрясов фразу: «Для чего ты, Николай, вообще живешь на свете?», Анна услышала:
— А варианты какие?
Наконец прозвенел звонок с последнего в этом учебном году урока Сарафановой. Три месяца без ужасов, без крика, нервотрепки, ощущения, что входишь в клетку с тиграми! А может быть, не три? А может, больше? Может быть уйти из школы насовсем?..
Анна часто размышляла об успехах на своем нелегком поприще. Теперь она отлично видела ошибки первых дней и месяцев работы. Думала, что, может быть, тогда, когда они учили про Наполеона, надо было построить уроки несколько иначе: не стараться охватить все сразу, выбросить лишнее, не пытаться читать лекций, сделать урок более структурированным. Рассуждала об общении с ребятами, о том, что, может быть, не так себя поставила, вот тут перестаралась, загрузила их излишним материалом, а вот там могла бы потрудиться и найти что-нибудь интересное не из учебника.
Конечно, успехи были. Несколько уроков Сарафанова считала удачными. Но в целом… Да, она была плохой училкой. Вот спроси сейчас хотя бы восьмой «Д» о чем-нибудь! Не вспомнят ни словечка. А одиннадцатый? Да, конечно, трудно, вероятно, невозможно сделать лишь за четверть что-то настоящее из взрослых лоботрясов. Оправданий миллион. Но только был ли смысл в ее работе? Что она дала ребятам и коллегам, кроме окончательного разгрома кабинета математики? Недавно нервная хозяйка кабинета, разрыдавшись от известия о том, что разбит еще один горшок, сказала Сарафановой: «Зачем вы вообще сюда пришли?! Без вас было лучше!»
Вот о чем думала Анна, сидя на педсовете. В общем, делать ей на педсовете было нечего, ведь классным руководством ее, к счастью, не обременили. Так, пришла послушать для порядка.
Все учителя поочередно делали доклады о своих ребятах: «Пятый „Б“, двадцать семь человек, никто не прибыл, два отличника, восемь ударников, неуспевающих нет». Доклады были стандартные, поэтому коллеги их не слушали, а спокойно обсуждали шмотки или расследовали преступления вместе с персонажами Тунцовой. Иногда директор на них цыкала — тише, мол! — и было непонятно, кто кого больше научил: ребята взрослых или взрослые ребят.
Учителя оживились, когда речь зашла о седьмом «А» классе.
— Отличников нет, два ударника, не успевает один, Перцев. По четырнадцати предметам.
Стали решать, как поступить с Перцевым. В восьмом классе ему делать было нечего. Но оставить Фурункула на второй год мог только учитель-мазохист! Мать чудовища, естественно, считала, что он милый и хороший мальчик, говорить с ней было без толку. Другие школы от Фурункула отказались.
— Что ж, до осени оставим, — предложила директриса. — Если не подтянется за лето…
«Если не подтянется за лето» — означало, что летом с Перцевым будет кто-то заниматься. В ужасе преподаватели завопили:
— Я его учить не буду!
— Пусть другие занимаются!
— Я прошлым летом с Ляминым возилась!
— Да какая ему алгебра, таблицу умножения не знает!
— А я вообще его боюсь, Перцева этого…
В конце концов решили, что, поскольку на бесплатные уроки Перцев не ходил, то пусть ищет репетиторов за деньги. Тут информатичка взволновалась:
— А по информатике? Своего компьютера у него нет, а к школьному я его не подпущу: сворует.
— Правильно! — сказала музыкантша. — У меня вот маракасы умыкнул, так его, этак! И на чем теперь показывать? Один рояль остался.
— Если он сопрет рояль, вот это будет круто! — сообщил мечтательно физрук. Его предмет был единственный, по которому Фурункул успевал.
Педсовет решил, что для аттестации Перцеву достаточно уметь включать и выключать компьютер. На этом тему закрыли, перешли к седьмому «Б», и снова стало скучно.
Из школы Анна шла дворами, как обычно. Там часто тусовались восьмиклассники. Вот так и в этот раз: на лавке Анна увидела Риту и еще какую-то девчонку — незнакомую. Сарафанова ускорила шаги: вдруг Рита опять пойдет ее провожать? Настроение было скверное, попутчики сегодня были ни к чему.
— Да лучше уходи после девятого, — сказала незнакомая девчонка. — Фига ли учиться-то? А бабки забивать и так сумеешь. Пусть Потапова вон учится, у нее ноги кривые и парней ни разу не было. Ха-ха! Училкой потом будет. Вон как Марь-Петровна. Злющая такая! Сразу видно, что фригидная. Одета как бомжиха, кто ее захочет?!
— Ни фига! — сказала Рита. — Ты Ан-Антоновну не видела. Ну, эту, историчку нашу бывшую. У нее супер-ноги! И учебник типа знает наизусть. Прикинь, да? Наш Козлов в нее влюблен. Сказал, что в Голливуде ум теперь считается сексуальным.
Анна остановилась и прислушалась.
— В натуре? Что за телка?
— Говорю же, историчка!
— И чего?
— Чего-чего! Ну я ведь говорю же: прикольнуло, блин, меня. Она красивая и всякие науки, зацени, реально любит! То есть, так бывает! Ну, и я подумала…
По сердцу Сарафановой разлилось варенье. Все же не напрасным было это время! Кое-что она дала своим ребятам. Может, скоро на родимом факультете будет новая студентка Маргарита? Ну, а там, глядишь…
— Чего, на исторический намылилась? — скептически спросила незнакомая девчонка.
— Нет, конечно! — выпалила Рита. — Нафига мне это нужно?! Родаки, конечно, по-любому заставят одиннадцать классов учиться… Но после этого я сразу на Дом-8!
Остаток пути Анна шла в хорошем настроении. Чтоб быть совсем счастливой, Сарафанова представила, что рядом с ней идет Андрей. Теперь она нередко представляла его рядом с собой, мысленно с ним беседовала, спорила, делилась самым любимым и интересным. Причин этой странной привычки она больше не скрывала от самой себя. Несколько общих знакомых уже заметили, какими глазами смотрит Сарафанова на Филиппенко, поняли, что к чему. Вот только Андрей, как назло, ни о чем не догадывался.
36
В России все изменилось. Но остался пивзавод. И это не могло не радовать Бориса и его товарищей.
Остались прежними также детские сады с уютными верандами — излюбленное место их «светских раутов». Поскольку федеральная программа под названием «Изгнание варягов» положила уничтожить остатки чужеземной культуры, все дюймовочки, обутые коты, девчонки в красных шапках, винни-пухи, буратины и подобные им личности, когда-то украшавшие веранду, были уничтожены. Увы: на новые картинки не хватило то ли краски, то ли денег, то ли воображения… а может быть, приказа от начальства. Веранда осталась без картинок.
Студенты все равно ее любили и ходили в детский садик выпивать. Разумеется, их гоняли и охранники, и воспитатели, и даже иногда милиционеры. Но Борины товарищи обожали посиделки на природе, так что не желали подчиняться человеконенавистническим законам.
Они вовсе не желали подчиняться!
Они были рассержены.
Теперь, к концу весны, когда царь Дмитрий завершил разоблачение всего иноплеменного в обратной хронологии (европейцы, византийцы, скандинавы), он как-то потерялся, несколько поблек, утратил привлекательность. Прошел примерно месяц с той поры, когда толпа несчастных, названных когда-то
