— Бывает, — сказала она наконец.
— А чего вы боитесь? — продолжала расспрашивать Джэн. Ей хотелось знать, не скрывается ли иногда за спокойствием миссис Карлтон тот же страх, что и у нее.
Ответ прозвучал совершенно неожиданно. Миссис Карлтон вдруг подняла на нее сияющие серые глаза и сказала:
— Я боюсь, что умру, и боюсь, что не умру.
Джэн замерла у двери и ощутила в мозгу ледяное прикосновение этих слов. И, словно поняв это, миссис Карлтон засмеялась.
— Ну и мрачные разговоры же я завожу, да еще в такое ясное утро! Беги, дитя, радуйся ванне и не обращай на меня внимания. Я тоже почувствую себя совсем по-другому, когда милая нянечка оботрет меня губкой.
Джэн медленно побрела в ванную, стараясь идти размеренным шагом, которому ее учили здесь, все время напоминая себе, что нужно сдерживать привычную торопливую походку так, чтобы легкие напрягались как можно меньше.
Она думала о словах миссис Карлтон и об отблеске страха, который она увидела впервые в ее глазах. Джэн слышала, как накануне хозяйка беседовала на веранде с врачом миссис Карлтон. Врач считал, что миссис Карлтон нужно произвести торакопластику. Джэн содрогнулась. Это значило не только перенести операцию, хотя уж одна мысль о том, что у тебя удалят ребра, была достаточно страшной. Это значило бы изуродовать тело! Если бы ее изуродовали так, она никогда бы не согласилась больше, чтоб Барт увидел ее тело.
«Я ни за что бы не сделала этой операции, — ожесточенно твердила она про себя. — Что бы там ни говорили доктора». Потом какое-то смутное воспоминание пронеслось в ее мозгу: да, да, миссис Карлтон как-то говорила то же самое, до того как у нее началось обострение. Вероятно, все говорят так».
Джэн выглядывала из машины, увозившей ее, Роду, Леонарда и Макса Ковентри из санатория в госпиталь «Голубые горы», и красота этого дня наполняла ее непереносимым волнением. В сверкающем прозрачном воздухе сизая дымка долины синела ярче и гуще, чем всегда. Просто быть на воздухе, ощущать ласку солнечных лучей на коже, смотреть на узловатые искривленные эвкалипты, на их четко вырисовывавшиеся узкие листья, острые и жесткие, как ножи, — все это было настоящим блаженством. Всю дорогу она смотрела сквозь деревья на одинокую вершину Маунт Солитари над долиной Канимбла Вэли, на двугорбую Маунт Джордж и на сахарную голову горы Маунт Кейли, вздымавшейся за долиной Гроуз Вэли.
Маунт Солитари нависала над долиной, и ее плоскую срезанную макушку венчала темная шапка леса. Поросшие лесом ущелья убегали до самого горизонта, темнея ляпис-лазуревыми пропастями на фоне песчаных скал. Пронзительный ветер обдувал ее лицо. Горная дорога петляла среди скал так, что на поворотах захватывало дух. Казалось, весь мир замер в покое, и только они мчат в машине среди окружающей тишины.
По дороге в госпиталь сердце ее взволнованно билось. Ну конечно же, такой день, как сегодня, когда все будто замерло в невыразимом спокойствии, — конечно, такой день был добрым предзнаменованием.
— О боже, — молилась она, — о боже, сделай так, чтобы этот снимок был благоприятным, ведь столько зависит от этого. Пусть он будет хорошим — ради Барта, ради Дорин и ради меня. И не только для себя я прошу, но и для них тоже. Они так много делали для меня и так много, ужасно много истратили денег. Пожалуйста, господи, сделай, чтоб снимок был хорошим. И тогда дело пойдет на поправку. И я не буду больше обузой для Дорин и для Барта. О господи, пожалуйста!
Она не знала, какому богу она молилась, потому что, кроме того, что иногда им говорили о боге в школе — а она редко прислушивалась к этому, — она совсем мало знала о том, какие бывают боги. Но она надеялась, что есть кто-то, кто услышит ее там, над кристальной прозрачностью дня, над тишиной, разлитой в природе. Она вспомнила чудеса, о которых им в школе рассказывал священник. Конечно же, если Он мог обратить воду в вино, если Он мог воскресить мертвого, конечно же, Он может сделать одну- единственную вещь — сделать хорошим ее рентгеновский снимок. Но может ли Он? А что, если все это одни разговоры? Ведь не верит же в бога миссис Карлтон.
— Вот и все. — Голос у рентгенолога был спокойный, приятный. Он улыбнулся ей.
— А когда я узнаю результат?
Она чувствовала, что голос ей изменяет, что он плывет, словно звук на замедляющей ход граммофонной пластинке.
— Завтра или послезавтра. Точно не могу сказать. У нас сейчас много работы.
Она пробормотала «спасибо» и «до свидания» и пошла к выходу через залитый солнцем коридор, глядя прямо перед собой и стараясь идти медленным шагом.
Конечно, они могли бы сказать ей все и сейчас. Горло у нее сдавило, и она боялась, что расплачется раньше, чем сможет укрыться в машине. Конечно же, ни к чему было бы тянуть так долго. Они могли бы сразу проявить снимок.
Она села в машину, поджидая остальных. Тишина, царившая в долине, казалась еще более глубокой, чем прежде, а вершина Маунт Солитари еще более одинокой. «Если б я жила одна на вершине Маунт Солитари, — подумала она, — и то я не была бы такой одинокой, как сейчас, отгороженной от всего мира, отрезанной от всего».
Поезд медленно проходил через тоннель, сдвоенные паровозы пыхтели на крутом подъеме, дым вырывался из труб. Первый паровоз предупреждающе засвистел. А по шоссе вверх и вниз мчался поток машин, автобусы вздымали клубы пыли, автомобили, взревев, исчезали за крутыми поворотами горной дороги. «Все это Жизнь, — подумала Джэн и заплакала, — все эти люди куда-то едут, что-то делают. Все эти люди свободны. Почему мне тоже нельзя быть свободной?»
Глава 23
Барт грустно стоял на тротуаре возле отеля «Капитан Кук», где они с Чиллой пили пиво после футбольного матча. Потоки зрителей все еще текли из ворот стадиона, трамваи и автобусы были забиты людьми, спешившими домой. Трамвай тронулся, и Чилла помахал Барту рукой с подножки вагона. Они собирались провести вместе вечер у Райэнов, но миссис Райэн и с полдюжины маленьких Райэнов заболели гриппом, и вот Чилле пришлось возвращаться домой, чтобы помогать отцу готовить чай и ухаживать за больными. Так что это отпало. Барту ничего не оставалось, как возвратиться в казарму, но самая мысль об этом была ему ненавистна. Даже к Дорин зайти нельзя было — в это утро она уехала в Уэнтуорт Фолз. Барт вяло подумал, куда бы это податься.
Опускался зимний вечер, в сгущающихся сумерках едва виднелись просторы Мур Парка, на светлом фоне огней бульвара Энзэк Пэрейд темной массой выделялись мортонбейские фиги.
Ну и жизнь, угрюмо думал Барт. Может, они с Дорин слишком поспешили послушаться советов этого лекаря и отослать Джэн в горы чуть не за сотню миль отсюда. Но она так быстро поправляется, что, может, ей скоро разрешат вернуться. Так или иначе, завтра надо будет связаться с Джэн и узнать, что она об этом думает. Он-то знает, что ей там приходится не лучше, чем ему здесь без нее. И что уж совсем глупо держать ее там взаперти, когда она так хорошо выглядит! Да, уж попадешь в руки к врачам, ни за что не узнаешь, когда от них вырвешься. Долгая разлука с Джэн была не только мучительна, но и вызывала в нем озлобление.
Горечь, чувство одиночества и тоска по Джэн переполняли его. К чертям все на свете!
Он вскочил на трамвай, шедший вдоль Флиндерс-стрит. Потом вдруг, повинуясь какому-то порыву, вышел на Тейлор-сквер, пересек ее, вышел на Кингз-кросс и зашел поесть в закусочную. Здесь кормили неплохо и к тому же дешево. А сейчас он не мог швыряться деньгами. Нет, он вовсе не жалуется на расходы из-за Джэн, но все ж дохлое это дело для парня — разгуливать по Сиднею без пары фунтов в кармане.
Свет уличных фонарей выхватил из темноты обшарпанную каменную стену старого здания суда и телефонные будки, ярко алевшие в серых вечерних сумерках.
Вдруг он остановился. Ну что за дурак! Нужно только зайти в будку, набрать номер, опустить два пенни, и все вопросы на сегодняшний вечер будут решены.
Он с трудом отыскал ее имя, перелистав для этого несколько раз телефонную книгу с обтрепанными на углах страницами и убедившись, что фамилия ее пишется «Брукс», с «с» на конце, а не «Брук», как он думал
