актрисы, которых я залучил в свои владения — она, конечно, изобретет какой-нибудь несусветный предлог — с целями, которые, как она, видимо, попробует вас убедить, весьма далеки от благих. Скажем, ради преступных плотских утех. Вы потребуете улик, доказательств… — Махнул рукой, словно моя задача уже не нуждалась в подробных разъяснениях.
— А если она повторит прошлогоднюю уловку — попросит меня вызволить ее отсюда?
Быстрый повелительный взгляд.
— Вы должны немедля сообщить об этом мне. Но вряд ли она отважится. Митфорд преподал ей хороший урок. И помните, с какой бы очевидностью она ни демонстрировала вам свое доверие, оно притворно. Ну и, естественно, стойте на том, что ни словом не намекнули мне, что именно произошло между вами две недели назад.
Я улыбнулся.
— О, естественно.
— Вы, конечно, понимаете, куда я клоню. Бедняжка должна осознавать свои истинные проблемы по мере того, как перед ней раскрывается вся искусственность ситуации, которую мы здесь совместными силами создали. В тот самый миг, когда она замрет и скажет: «Это не реальность. Тут все перевернуто с ног на голову» — в тот самый миг она сделает первый шажок к выздоровлению.
— Велики ли шансы на это?
— Невелики. Но не равны нулю. Особенно если вы правильно сыграете свою роль. Да, она вам не доверяет. Но вы ей симпатичны.
— Буду стараться изо всех сил.
— Благодарю. Я очень надеюсь на вас, Николас. — Протянул руку. — Я рад, что вы вернулись.
И каждый из нас пошел своей дорогой, но я вскоре обернулся, чтобы посмотреть, куда он направляется. Несомненно, на пляж, к Муце. Не похоже было, что он прогуливался для поддержания тонуса. Скорее вел себя как человек, спешащий с кем-то встретиться, что-то устроить. Я вновь потерял ориентировку. По пути сюда, после долгих и бесплодных размышлений, я решил, что ни ему, ни Жюли доверять не стоит. Но теперь поклялся, что глаз с нее не спущу. Старик кумекает в психиатрии, владеет техникой гипноза — все это доказано на практике, а ее россказни о себе не подтверждаются сколько- нибудь весомыми фактами. Возрастала и вероятность того, что они сговорились и сообща водят меня за нос; в этом случае она такая же Жюли Холмс, как Лилия Монтгомери.
Я выбрался из леса и пересек гравийную площадку, не встретив ни души. Взлетел по ступеням и крадучись вышел на крупную плитку центральной колоннады.
Она стояла в одном из проемов, лицом к морю, на рубеже солнца и тени; и одета была — я мог это предвидеть, но все-таки опешил — на современный манер. Темно-синяя блузка с короткими рукавами, белые пляжные брюки с красным ремешком, босая, волосы распущены — такие девушки часто красуются на террасах фешенебельных средиземноморских гостиниц. Тут же выяснилось, что в обычном костюме она столь же привлекательна, как и в маскарадном; воздействие ее женских чар без реквизита ничуть не ослабло.
Она обернулась мне навстречу, и в пространстве меж нами повисло неловкое, подозрительное молчание. Она, кажется, слегка удивилась, точно уже подумала, что я не появлюсь, а теперь обрадовалась, но сразу взяла себя в руки. Похоже, перемена костюма вселила в нее некоторую неуверенность, и она ждала, как я отреагирую на ее новый облик — словно женщина, примеряющая платье в присутствии мужчины, которому предстоит за это платье заплатить. Она опустила глаза. Я, со своей стороны, никак не мог избавиться от образа Алисон и всего, что случилось на Парнасе; трепет измены, мимолетное раскаяние. Мы застыли в двадцати футах друг от друга. Затем она снова взглянула на меня, стоявшего как столб с походной сумкой в руке. С ней произошла еще одна перемена: слабый загар окрасил кожу медовым оттенком. Я призвал на помощь свои познания в психологии, в психиатрии; тщетно.
— Она вам к лицу, — сказал я. — Современная одежда. Но она выглядела растерянной, будто за прошедшие дни ее одолели бесчисленные сомнения.
— Вы с ним виделись?
— С кем? — Промах; в глазах ее сверкнуло нетерпение. — Со стариком? Да. Он прогуляться пошел.
Окинув меня все тем же недоверчивым взглядом, она с подчеркнутым безразличием спросила:
— Чаю выпьете?
— С удовольствием.
Подошла к столу, неслышно ступая по плитке босыми ногами. У порога концертной валялись красные шлепанцы. Чиркнула спичкой, зажгла спиртовку, поставила на нее чайник. Глаза бегают, пальцы перебирают складки муслиновых салфеток; шрам на запястье. Мрачна как туча. Я кинул сумку к стене, подошел ближе.
— В чем дело?
— Ни в чем.
— Я вас не выдавал. Пусть болтает что хочет. — Вскинула глаза, снова потупилась. Я решил разрядить обстановку. — Что поделывали?
— Плавала на яхте.
— Куда?
— На Киклады. Развеяться.
— Я очень тосковал.
Не ответила. Не глядела мне в лицо. Я и не ждал однозначно радушного приема, но от того, что меня сразу приняли в штыки, по спине пополз панический холодок; в Жюли сквозила некая тяжесть, чужесть, которые у такой красавицы могли иметь одно-единственное объяснение, именно то, какому я не желал верить — ведь мужчин вокруг нее было не так уж много.
— Лилия, очевидно, померла.
Не поднимая головы:
— Что-то вы не слишком удивились.
— А меня здесь ничего не удивляет. С некоторых пор. — Вздохнула; еще один промах. — Ну и как же называется ваша новая роль?
Села. Чайник, наверно, недавно кипел: он уже начал подсвистывать. Вдруг она взглянула на меня и с нескрываемым укором спросила:
— Хорошо вам было в Афинах?
— Нет. И с подружкой моей я не встретился.
— А Морис нам сказал, что встретились.
Мысленно послав его к черту, я стал выпутываться из собственного вранья:
— Странно. Пять минут назад он ничего об этом не знал. Сам спрашивал у меня, встретились мы или нет.
Потупилась.
— А почему не встретились?
— Я уже объяснял. Между нами все кончено. Плеснула в заварной чайник горячей воды, отошла вылить ее к краю колоннады. Только она вернулась, я добавил:
— И потому, что впереди у меня была встреча с вами. Усевшись, она положила в чайник ложку заварки.
— Принимайтесь за еду. Если хотите.
— Мне куда сильнее хочется понять, с какой стати мы разговариваем точно чужие.
— Просто мы и есть чужие.
— Почему вы не ответили, как называется ваша новая роль?
— Потому что ответ вам уже известен.
Гиацинтово-серые глаза смотрели на меня в упор. Вода закипела, и Жюли заварила чай. Поставив чайник на спиртовку и потушив огонь, сказала:
— Вы, в общем, не виноваты, что считаете меня сумасшедшей. Я все чаще и чаще думаю: а вдруг я и вправду не в себе? — Тон ее был предельно холоден. — Простите, если спутала ваши планы. — Невеселая улыбка. — Будете с этим мерзким козьим молоком или с лимоном?
