оригинальных его трагедиях мало кто помнил. Анненскому предстоял долгий, нелегкий, неровный путь к читателю - сперва читателю его эпохи, а потом - все более отдаленного будущего.
Весной 1910 года вышел 'Кипарисовый ларец', в 1913 году 'Фамира-кифарэд' (в количестве 100 нумерованных экземпляров), в 1916-1917 годах в издательстве М. и С. Сабашниковых вышли в четырех томах 'Драмы' Еврипида (под редакцией Ф. Ф. Зелинского), в 1923 году одновременно вышли в свет 'Посмертные стихи' под редакцией В. Кривича и были переизданы 'Тихие песни' и 'Кипарисовый ларец'.
1920-е и 1930-е годы были неблагоприятны для популяризации русской поэзии начала века. Все же в 1939 году в Малой серии 'Библиотеки поэта' вышли 'Стихотворения' Анненского (избранные), еще двадцать лет спустя, в 1959 году, - в Большой серии 'Стихотворения и трагедии' (полное собрание), снова через двадцать лет, в 1979 году, - 'Лирика' и 'Книги отражений', с приложением ряда несобранных критических статей и избранных писем. Несколько раз переиздавался Еврипид в переводах Анненского. А в течение 1980-х годов в разных издательствах появились два собрания лирики (1981 и 1987), и в последние годы нашего десятилетия почти одновременно были выпущены 'Избранное' (М., 1987) - том, включающий всю лирику (но без переводов), обе 'Книги отражений' и избранные письма, и книга 'Избранные произведения' (Л., 1988), в которую вошли все стихотворения и переводы западноевропейской лирики, две трагедии и критическая проза.
Созданное поэтом давно стало предметом пристального внимания историков литературы - и не только отечественных, но и зарубежных. {Среди иностранных публикаций - несколько монографий: на английском языке - Setschkarev Vsevolod. Studies in the life and works of Innokentij Annenskij. Mouton. The Hague, 1963 (Сечкарев Всеволод. К изучению жизни и произведений Иннокентия Анненского. Гаага, 1963); на итальянском - Bazzarelli Eridano. La poesia di Innokentij Annenskij. Milano, 1965 (Баццарелли Эридано. Поэзия Иннокентия Анненского. Милан, 1965); на немецком - Ingold Felix Philipp. Innokentij Annenskij. Sein Beitrag in die Poetik des russischen Symbolismus. (Ингольд Феликс Филипп. Иннокентий Анненский. Его вклад в поэтику русского символизма. Берн, 1970). Conrad Barbara. Innokentijs Annenskijs poetische Reflexionen. Munchen, 1976 (Конрад Барбара. Поэтические отражения Иннокентия Анненского. Мюнхен, 1976).}
Творчество Анненского утвердилось в ряду классических созданий русской литературы XX столетия. Оправдались слова: '...работаю исключительно для будущего'.
2
Поэты начала века, которым принадлежат первые отзывы о поэзии Анненского, по-разному определяли то, что им представлялось основным в его творчестве, прежде всего в его лирике, по-разному стараясь уловить ее главенствующие мотивы, образы, эмоциональную окраску.
Блоку в 'Тихих песнях' незнакомого еще автора открылась 'человеческая душа, убитая непосильной тоской, дикая, одинокая и скрытная. Эта скрытность питается даже какой-то инстинктивной хитростью - душа как бы прячет себя от себя самой, переживает свои чистые ощущения в угаре декадентских форм' {Блок А. Указ. соч. Т. 5. М., 1962. С. 620.}.
M. Волошин в статье-некрологе утверждал, что Анненскому 'ничто не удавалось так ярко, так полно, так убедительно законченно, как описание кошмаров и бессонниц' {Волошин М. Лики творчества. Л., 1988. С. 525 (первоначально - 'Аполлон'. 1910, Э 4).}.
Для Вяч. Иванова, автора другой статьи-некролога, в стихах поэта звучит 'целая гамма отрицательных эмоций - отчаяния, ропота, уныния, горького скепсиса, жалости к себе и своему соседу по одиночной камере (то есть другому томящемуся человеку. - А. Ф.). В поэзии Анненского из этой гаммы настойчиво слышится повсюду нота жалости' {Иванов Вячеслав. О поэзии Иннокентия Анненского// Борозды и межи. М., 1916. С. 295 (первоначально 'Аполлон' 1910, Э 4).}.
С последней характеристикой перекликаются слова Н. Гумилева, сказанные о стихотворении 'То было на Валлен-Коски', но имеющие более общий смысл: 'Есть обиды свои и чужие, чужие страшнее, жалчее. Творить для Анненского это уходить к обидам других, плакать чужими слезами и кричать чужими устами, чтобы научить свои уста молчанью и свою душу благородству' {Гумилев Н. Письма о русской поэзии. Пг., 1923. С. 75 (первоначально - 'Аполлон'. 1909, Э 3).}.
В отзыве на 'Кипарисовый ларец' Гумилев расширил и обобщил характеристику Анненского: 'Для него в нашей эпохе характерна не наша вера, а наше безверье, и он борется за свое право не верить с ожесточенностью пророка. С горящим от любопытства взором он проникает в самые темные, в самые глухие закоулки человеческой души; для него ненавистно только позерство' {Там же. С. 87 (первоначально - 'Аполлон'. 1910, Э 8).}.
В. Брюсов в рецензии на ту же книгу, отметив и мастерство и оригинальность поэта, подчеркнул: 'В общем его поэзия поразительно искренна' и, применив известные слова Баратынского, сказал, что стихи поэта 'объединены лица не общим выраженьем...' {Брюсов В. Далекие и близкие. М., 1912. С. 160, 159 (первоначально - 'Русская мысль'. 1910, Э 6).}.
Позднее другой поэт - Владислав Ходасевич - свел к очень краткой и исключительно мрачной формуле содержание лирики Анненского: 'Смерть основной мотив его поэзии, упорно повторяющийся в неприкрытом виде и более или менее уловимый всегда'. Мысль о смерти - 'постоянный и главный импульс его поэзии' {Ходасевич В. Об Анненском // 'Феникс', сборник художественно-литературный, научный и философский. Книга первая. М., 1922. С. 123.}, - считал Ходасевич.
Во всех этих суждениях много общего: констатируются особенности, действительно присущие поэзии Анненского, - острый психологизм, безрелигиозность - неверие в личное бессмертие, перечисляются присутствующие в его стихах мотивы (с непомерным преувеличением у Ходасевича роли мотива смерти как лейтмотива, как доминирующей черты). Некоторые из высказанных наблюдений приобрели впоследствии особую устойчивость, переходя из одной статьи в другую, - в частности, признание мотива одиночества и тоски едва ли не самым главным у поэта. Верно отметили и Вяч. Иванов и Гумилев мотив жалости, внимание к чужим обидам, но тем и ограничились, не сказав о том, чьи это и что это за обиды. Мир поэзии Анненского с его специфическим колоритом оказался для этих критиков замкнутым в себе {Не следует также забывать, что среди критиков Анненского были и такие, которые видели в нем главным образом 'служителя' и 'мученика красоты' (Бурнакин А. Мученик красоты (Памяти И. Ф Анненского) // 'Искра' 1909, Э 3)}.
На самом деле Анненский зорко вглядывался в действительность, не замыкался от нее и чутко откликался на впечатления от увиденного и услышанного - в повседневном ли быту, на улице ли, в деревне ли, в дороге ли во время поездок по России. И от характера впечатлений, то есть от самой жизни, увиденной точно и зорко, зависели тон и колорит стихотворений, часто невеселый.
Дед идет с сумой и бос,
Нищета заводит повесть:
О, мучительный вопрос!
Наша совесть... Наша совесть...
('В дороге')
Или другая дорожная встреча дождливым ранним утром - девочка, 'замотанная в тряпки', верхом на лошади:
Лет семи всего - ручонки
Так и впилися в узду,
Не дают плестись клячонке,
А другая - в поводу
Жадным взором проводила.
Обернувшись, экипаж
И в тумане затрусила,
Чтоб исчезнуть, как мираж.
И щемящей укоризне
Уступило забытье:
'Это - праздник для нее,
Это - утро, утро жизни'
('Картинка')
Знойным июльским днем глаза поэта останавливаются на фигурах спящих землекопов, улегшихся после изнурительной работы тут же в поле:
Не страшно ль иногда становится на свете?
Не хочется ль бежать, укрыться поскорей?
Подумай: на руках у матерей
Все это были розовые дети.
('Июль, 2')
Анненский - большой мастер пейзажа, пейзажа характерно русского. Иногда он отдается прелести созерцания, создает яркие, порою даже умиротворенно-живописные образы ('Ветер',
