ничего не соображая, видит, что холмик начинает прорастать. Но растет из него какая-то мертвечина и разложение. Тогда он бросается назад, вытаскивает из холодильника один из ночных сосудов и бежит вниз.
- Успею ли? - шепчет он трагически на бегу. - Не успею, все погибнем!
Он подбегает к разрастающемуся холмику, отдирает зубами крышку и опрокидывает банку в песок. Тление захлебывается, а среди разложения возникает живое тельце. Оно начинает пухнуть и расти вместе с увеличивающимся холмиком. Зигфрид - домой! Один за другим он выливает свои ночные сборы на животворную землю, и вдруг на него из песка смотрят голубые глаза его любимого Фюрера.
* * *
Утром тетя Пальмира проснулась и почувствовала, что на пояснице у нее что-то висит и тянет книзу. Она попробовала встать. Пожалуйста! Но висит и тянет! Тетя струхнула.
- Неужто порча? - проговорила она, и испугалась самого уже только слова.
Пафнутий разговаривал в прихожей по телефону. - Да вы поймите, надо срочно! Она на недельку только приехала. Что? Понимаете! Конечно, серьезный случай! Стал бы я вас пустяками отвлекать. Нет, очень и очень серьезно! Договорились. Все. Будем. Гуд. Бай. Да, а смотрели вчера? Три ноль. Как они! Ну, ладно. Все.
Тетя, обычно ничего не соображая спросонок, кроме как сбегать до ветру, сразу вдруг пришла в себя и струхнула еще больше.
- Вот так-так, - опустившись на кровать и раскачиваясь из стороны в стороны, тупо повторяла она, - вот так-так.
Пафнутий толкнул дверь, просунул в щель голову и чуть не защемил себя. Так он хотел одновременно и помочь тетушке и в то же время захлопнуть дверь, чтобы не видеть леденящего сердце зрелища. Тетушка, его веселая родная тетя Пальмира, сидела взлохмаченная с синими глазами величиной в пятак на кровати и, раскачиваясь как полоумная приговаривала, будто баюкая ребеночка:
- Вот так-так, вот так-так, моя маленькая, вот так и так.
Пафнутий подошел к тете, попытался улыбнуться и, посмотрев на тетю, подумал: 'А вдруг поздно?'
- Ну шо там, Вадичка? - опомнилась тетя и пригладила свои растрепавшиеся патлы. - Будем лечиться?
- Конечно! - обрадовался такому повороту Пафнутий. - Я уже все устроил. Позавтракаем и поедем. Натощак нельзя.
- А хде хучь она у меня, Вадичка висит, проклятая? - с последней надеждой еще спросила тетя.
- Как у всех - на позвоночнике, только глубоко внизу, почти у попы, так что тащить долго придется. Ее через голову снимают.
- Так я и знала, - потеряв последнюю надежду железно отчеканила тетя.
'Значит не лажанул. Значит точно есть, родимая! То есть проклятая! Значит, Влад, вперед! Еще посмотрим, кто кого!' - сражался неизвестно с кем Пафнутий.
- Пойдем, тетя, пойдем. Умоешься, позавтракаем и поедем. Люси уже чаек заварила, - и он помог тете приподняться и проводил ее в ванную.
Люси как увидела, проходившую мимо тетю, чуть ли не зажмурилась от радости - такая произошла перемена в ней за ночь, просто другой человек: больной, спокойный, безнадежный.
'Вот так-так!' - подумала, гордо поднимая голову, Люси, а Пафнутию послала такой взгляд победительницы, что тот не знал, куда ему теперь двинуться: в ванную ли, на кухню или сразу под землю.
- А, шо я тебе ховорила?! - подскочила к мужу Люси. - Вишь, какая она больная, идти даже не может.
Тетя же, закрыв дверь в туалет, пустила горяченькой водички и, охватив стоявший на раковине стакан со следами напомаженных губ свояченницы, приложила его донышком вплотную к двери, а к отверстию припала ухом, и превратилась в слух.
На кухне шептались, но конкретно разобрать нельзя было ни слова. Люси что-то шипела, Вадичка дакал. 'Проклятая вода!' - сообразила тетя и закрыла кран. Но на кухне все уж было разрешено, и зазвенела посуда. Тетя Пальмира вяло оторвалась от слухового оконца и начала тщательно намыливать лицо и голову. А в пояснице все тянуло и звало: 'Книзу, книзу!'
* * *
Маргинальный Морг расставил перед собой фотографии и начал беседу. Темой сегодня он избрал свое грядущее выздоровление.
- Что, грядет мое выздоровление? - обратился он сначала к перекошенному лицу черно-белой загибающейся по краям Люси.
- Захибай, Люси, не захибай, куды тут денесси... Нет-нет, Владик, я уж как-нибудь на своих двоих выберусь. Верю, верю - аура зеленая, на позвоночнике висит, да теперь уж все равно к выздоровлению.
Маргинальный Морг закатил вдруг глаза, зажал нос и спустя секунду взорвался. Из ушей, изо рта, из глаз полетели бесчисленные пузырьки и лопались весело и громко вокруг умственного центра Маргинального Морга.
- Подтверждаю! - утирая слезы, с удовольствием проговорил Маргинальный Морг.
- Спасибо, Дима, спасибо, о-ох! Зигфрид стоял посреди степи, глядя в лицо беспредельному простору северного сияния, и ловил все отблески неба в свои раскосые карие очи.
- Всем спасибо. А где же вы? Люси, Владик, Фока, Юра, где вы? А-а, я вас повалил... - Маргинальный Морг принялся расставлять упавших и отлетевших на безопасное расстояние собеседников. - Взрывная волна взорвалась и связь оборвалась. Взрыв на я, взрыв на ты, вол дай... - закапывался в работе над словом Маргинальный Морг.
Фефела в летней маечке улыбался, стоя на водонапорной башне, обтрепываемый со всех сторон ветром. Маргинальный Морг поклонился:
- Чаю, может быть? Нет? Ну, на нет и суда нет... Пафнутий, обняв гитару, как недоеденную баранью ногу, хохотал прямо в объектив, а глаза глядели будто бы в обратную сторону,то есть на его же собственное изображение.
- Владик, ты что? Я сегодня, правда, не готов... Опять ты ничего слушать не хочешь, - вздохнул тяжело Маргинальный Морг.
- Ну а ты, Люси? Что же тебя перекосило-то всю? Ты ж радоваться должна...
Люси загибалась по углам прямо на глазах. - Что за черт! - Маргинальный Морг взял Люси и, положив в книгу, захлопнул ее внутри. Руками он почувствовал, как Люси там в глубине, под корешками обложки, между сотен листов разгладилась, выпрямилась и перестала рожиться. Не сразу, конечно, но процесс пошел.
- Ты, Фокочка, - ласково продолжал, потирая здоровое колено Маргинальный Морг.
Лопоухий не любил фотографироваться, и принес Маргинальному Моргу свою детскую фотографию. И хотя лицом он ничуть не походил на сфотографированного ребенка, сомнений это фото в подлинности ни у кого бы не вызвало. На бельевой веревке среди сотен дырявых подштанников и маек раскачивался, пришпиленный за уши карапуз и орал, что было сил.
'Кто тебя так?' - спросил, помниться, у Лопоухого Маргинальный Морг, когда тот принес ему фото.
'Да, прадед', - неохотно ответил Лопоухий. - 'Говорит, что самого главного на всех моих изображениях и не видать. А ты, - говорит, - через свои уши всемирно известным сделаешься, как Рентген. Повесил и снял. А его потом самого пранцы живьем съели прямо в Рентгенном аппарате. Открывают аппарат, а деда нет. Даже пуговички не нашел!'
Маргинальный Морг так расчувствовался, глядя на эту фотографию, что даже ухватил палочку и пристукнул ею убегавшую каракатицу, ну, что в ваннах обычно живут, а тут она у постели Маргинального Морга гуляла и угодила, белая, под резиновый сапожок костыля. Что ж...
- Смеюсь я, смеюсь, Юра, - разглядывал мясо ванной каракатицы Маргинальный Морг, переворачивая труп палочкой, как в лесу на прогулке, около муравейника, скажем. - Да, так и не досмеюсь вот все!
Подруга, скрестив обе руки пониже пояса, вытягивалась во весь свой хрупкий скелетик и делала ротиком 'О'. Выходило, действительно, по-женски. Никаких претензий.
