- Не могу. Ты слишком далеко.
- Но ведь ты мог... Ты же знал...
- Ты не сказал мне.
- ... ты всегда был таким, Кев, основательным и упрямым... Когда я носил тебя на руках, ты все время старался взять у меня...
Он уже забыл, что хотел у него взять тот мальчонка, которого он помнил.
- А она не погибла... - сказал он.
- Кто?
- Девушка в том городе. Я помню ее и сейчас, она другая. А другую я знаю и всегда знал, только иначе. Хорошо ее знал, только не помню... Всю жизнь помнил ее, ее помню я, не он... помню иначе...
- Теперь это уже не имеет значения, Джуль.
- Я хотел бы знать.
- Зачем?
- Просто знать.
Он опять не видел Тельпа, только помнил ночь, пустыню, какой-то старый дом и звезды...
Потом в памяти всплыл другой черный туннель, нет, не туннель, а шахта, уходящая вверх, к далекому свету, и он явственно услышал монотонную дробь. Исчезли кабина, экран и свет желтой лампочки... Джулиус Тертон перестал быть.
Тельп еще несколько секунд смотрел на него.
- Прощай, - сказал он и выключил экран. И еще Тельп подумал, что он единственный из восьми миллиардов, кто сожалеет о том, что Джулиус Тертон ушел.
Корн проснулся, когда автомат сообщил о прилете. Ему показалось странным, что он спал так крепко. Еще больше он удивился, увидев мерцающий экран. Он выключил его. Через несколько секунд сублет остановился у перрона. Крыша раскрылась. Корн вышел. Он был в Иробо.
12 Корн слышал смех Фузия, когда автомат раскрыл дверь и пропустил его вперед.
Одну стену огромной комнаты занимало окно с видом на долину. Дорогу заслоняли деревья. Две другие стены сплошь покрывали стеллажи, на них стояли книги, сотни книг, в противоположной окну стене в настоящем камине горел огонь.
Нот Фузий сидел в кресле-каталке, ноги его покрывал плед.
Он отложил книгу, поднял на Корна глаза и, продолжая улыбаться, сказал:
- Значит, ты - Стеф. Отлично выглядишь. И скажем прямо, не постарел, не то что я.
- Ты меня знаешь? - удивился Корн.
- Больше того. Ты меня тоже. Помнишь Нота? Я всегда стоял в воротах.
- В воротах?
- Ну да. У кого из нас склероз, дорогой? Ты был в нападении, очень хороший нападающий. А я не выдался ростом, но никто не хотел стоять в воротах, поэтому приходилось мне.
- Когда это было?
- В школе. Не помнишь? Поправь-ка мне плед, ноги зябнут.
- Мы вместе учились?
- В одном классе. Ты был способнее. Как говорили, хороший ученик. Я кое-как тянул на троечки, и иногда ты подсказывал мне. Чем человек старше, тем лучше он помнит свою молодость.
- Нот. А и верно, помню...
- Ну, вот. Видишь, как ты выглядел бы теперь, если б не твоя 'ожидальня'. Что говорить, тебе повезло. Впрочем, мне тоже. Вероятно, мы последние из нашего класса. Но ты еще будешь, когда я стану выталкивать цветочки. Потом ты пошел, кажется, то ли на физику, то ли на биологию, а я, я начал писать и, как видишь, делаю это до сих пор.
- Знаю. Твой новый фильм по видео...
- Вот именно, но этот фильм - твоя заслуга. В наше время в фантастике лучшие темы черпают из жизни. Я охочусь за такими новостями, прослушиваю все бюллетени с теми странными историями, которые выдумывают современники, роюсь в информаторах и иногда нападаю на что-либо действительно стоящее.
- Это ты обо мне?
- А хоть бы и о тебе. Радуйся, что тебя не передержали в ожидальне еще сотню лет. Вот это был бы сюрпризец!
- Думаю, и без того трудно прибавить что-нибудь к моей истории.
- Будь спокоен, Стеф. Ты разговариваешь не с любителем. Я запросто дописал бы пару ходов, которые тебе наверняка б не понравились. Взгляни на все объективно. Ты был молодым ученым, правда, не очень способным. Симпатичная жена, гораздо толковее тебя, а это, что ни говори, обычно не приводит к избытку счастья в семье. Ребенок.
- Ребенок?
- Сын. Он родился через восемь месяцев после твоей аварии. Парень с задатками, но лентяй и шалопай. С годами это у него частично прошло, но кое-что все-таки осталось.
- Он еще жив?
- Разве это важно? Сейчас мы толкуем об истории и не перебивай старика.
- Откуда тебе все это известно... Нот? - его имя Корн произнес с трудом - еще не привык к говорливому и посмеивающемуся старику.
- Как только я узнал о твоем планируемом возвращении, я произвел поиски. Я не ленив, как нынешняя молодежь, и если уж о чем пишу, то собираю материал, где только удастся. А времени у меня достаточно. Ты не имеешь понятия, каким временем располагает человек в моем возрасте. Стоит только раз сказать себе, понять, что здесь, на Земле, мы не вечны, и ты сразу же смиряешься с этой мыслью, начинаешь видеть мир в истинных пропорциях. Потом можно выбирать то, что тебя интересует по-настоящему, а ты, Стеф, очень меня интересуешь. Не говоря уж о том, что ты мой школьный приятель и, как я говорил, единственный оставшийся в живых. Такой случай весьма нетипичен и даже уникален, прямо-таки тема для моей истории.
- А моя жена, Кара? Ты знаешь что-нибудь о ней?
- Конечно. Она все никак не могла решить - приносить тебе в хранилище цветы или нет. Тогда хранилища были еще новшеством. Она советовалась с друзьями, знакомыми, в конце концов они сообща решили, что цветы следует носить не тем, кто ждет, а лишь тем, кто был. Во время столь серьезнейших дискуссий она познакомилась с философом и эссеистом Робертом... - как бишь его... у меня где-то в мнемотронах записана фамилия - и вышла за него замуж, конечно, после того, как суд признал тебя в юридическом смысле умершим. Торжество было скромным, но обставлено со вкусом. В архивных мнемотронах у меня есть даже фотография. Уверяю тебя, она выглядела прекрасно. Потом Кара продолжала совершенствоваться в космической медицине, получая очередные степени и награды. Полтора года жила на Луне, одна, мужа - философа и эссеиста - туда не пустили. Он растил на Земле твоего сына, но особо в воспитании не преуспел. Потом расстался с твоей женой ради танцовщицы из кабаре 'Млечный Путь' и вскоре умер в другом полушарии, где в то время гастролировало кабаре. Жена твоя прожила еще несколько лет, а в последние годы даже начала присылать тебе в хранилище цветы. Ее прах покоится на кладбище в твоем родном городе, чего не миновать бы и тебе, не будь у тебя страсти к быстрой езде.
Сейчас ты молод, известен, тебе тридцать с небольшим и можешь с сочувствием посматривать на своего коллегу на склоне его, быть может, последних дней... В моем возрасте, дружок, каждый день - подарок.
Старик на минуту замолчал, но Корн смотрел не на него, а в окно, где на краю долины зеленела полоса леса.
- Конечно, - продолжал старик, - у переноса во времени есть свои сложности. В принципе человек должен жить в том времени, в котором вырос и воспитан. Пока молод, он изучает мир, создает собственную модель действительности, которой потом верен всю жизнь. Иначе быть не может, ибо такими нас сделала эволюция, которая не имела в виду ни таких старцев, как я, ни таких путешественников в жидком азоте, как ты. Когда-то, когда мир был неизменен или изменялся медленно, человек весь свой век жил в одинаковом мире, таком, каким он был в его юности. Потом, уже в прошлом столетии, когда темпы изменений
