открытый, без бортов, и можно было разглядеть пассажиров, которые сидели на скамьях во всю ширину вагона, без прохода посередине. Дюжины две школьников-подростков сидели в вагоне, под светом потолочных ламп, болтали и смеялись — все девочки с длинными волосами, некоторые с косами во всю длину спины; мальчики все в костюмах, при галстуках, с жесткими воротничками. Это был открытый летний вагон, видимо, его наняли для прогулки в этот по-весеннему теплый вечер. Теперь я разглядел и потолочные лампы: светящиеся шары из стекла с острыми кончиками — такими они вышли из рук стеклодувов. Кондуктор в синей форменной одежде стоял в небрежной позе снаружи на подножке, тянувшейся вдоль всего вагона. Две девочки — у одной в волосах был большой розовый бант — сидели рядышком; одна увлеченно говорила что-то, жестикулировала, другая слушала, кивая и улыбаясь. Этот замечательный открытый вагон неспешно катился мимо меня, и прямоугольник света, бежавший рядом с ним, пересек бордюр тротуара и на долю секунды блеснул на округлых носках моих ботинок. Девочка, которая слушала речи подруги, все так же кивая в такт ее словам, случайно глянула в мою сторону, и я — вдохновленный этим чудесным зрелищем, — повинуясь порыву, вскинул руку и помахал ей.
Она заметила меня, и даже в этот краткий миг я успел подумать: а помахала бы мне в ответ девушка из 1880 года? Нет, безусловно нет. Или девушка из последней четверти двадцатого столетия — стала бы она махать из окна автобуса на этой же самой улице? Нет, она побоялась бы, что ее неверно поймут. Но эта юная жительница Нью-Йорка сейчас, прекрасным весенним вечером совсем еще нового столетия, увидела, что я помахал ей, тотчас улыбнулась и, не задумавшись, не поколебавшись, помахала в ответ. Всего лишь легкий трепет пальцев девочки, проезжавшей мимо, но этот жест сказал мне, что меня видят, что я действительно стою на тротуаре в это самое мгновение. И еще этот жест, этот мгновенный, без рассуждений, искренний отклик сказал мне, что я пришел во время, которое стоит защитить.
Островок света, замедляя бег на подходе к Пятой авеню, прокатился мимо, и я понял, что на сегодня с меня достаточно. Вокруг в темноте ночи лежал и ждал меня новый город, лежало и ждало все, что он мог уготовить мне. Но пока что я был доволен и тем, что есть, и почти желанная усталость завладела моим телом и сознанием. И я вернулся в отель — получить номер, подняться в него, съесть заказанный ужин. И наконец отправиться в постель и — поскольку я не захватил с собой чемодана — уснуть прямо в своем забавном нижнем белье.
15
На следующее утро я одевался, поглядывая вниз из окна своего номера на Центральный парк, чтобы отвлечься от того, что приходится облачаться в несвежее белье. Я терпеть не могу ходить в грязной одежде, особенно в несвежих носках, а потому, наспех позавтракав, я отправился в галантерейный магазинчик на Шестой авеню. И в соседнем магазине, поддавшись внезапному порыву, я приобрел «кодак» в красном кожаном футляре. Подумывал я и о пальто, но решил, что весна уже установилась и оно мне не понадобится.
Вернувшись в свой номер и приняв душ, я отправился на неспешную прогулку по Пятой авеню со своим новым фотоаппаратом.
Для начала я снял отели «Плаза» и «Савой». Оба эти здания будут внове для Джулии и покажутся ей поразительно высокими. Прямо впереди — остроконечная крыша нашего старого знакомого, особняка Вандербильдтов. Но вот что это за два высоких здания за особняком? Я запечатлел их на пленке и постоял немного, глядя вдоль Пятой авеню. Значит, так и выглядит Нью-Йорк 1912 года? В таком случае он мне нравится. Нельзя не признать, что Нью-Йорк девятнадцатого столетия выглядит… скажем так: уродливо. Дома теснятся, давятся, сбиваются в толпу… Если мне и нравится Нью-Йорк девятнадцатого века, то отнюдь не из-за его внешнего облика. Но этот город, где дома хоть и высокие, но не вырастают до подавляющих размеров и не стоят вплотную друг к другу, — этот город был просторным, открытым; солнечным; меня осенило, что именно так через много-лет все еще выглядит Париж.
Я отправился прогуляться по Пятой авеню; рановато еще было идти на Бродвей охотиться за тем, что я надеялся и одновременно страшился отыскать. Мой фотоаппарат был для меня такой же новинкой, что и город, раскинувшийся вокруг, а потому я делал снимок за снимком, не уставая: щелк-щелк. Я перешел через Пятьдесят девятую улицу, чтобы выйти на Пятую авеню, обернулся и увидел, что ко мне катит, громыхая, двухэтажный автобус. Я слыхал о таких, но прежде никогда не видел, а потому не мог его не сфотографировать. Глядя в видоискатель на приближавшийся ко мне автобус, я с изумлением обнаружил, что он зеленого цвета; мне-то всегда казалось, что эти автобусы были красными. Я постарался, чтобы на снимке запечатлелось как можно больше зданий. Джулия придет в восторг от нового облика Пятой авеню.
Потом я двинулся через улицу, чтобы лучше рассмотреть особняк Вандербильдтов, и тут успел вовремя навести фотоаппарат, чтобы сфотографировать человека, подглядывающего за девушками. Он, наверно, надеялся заметить мелькнувшую лодыжку. А я случайно сфотографировал кое-кого еще, кто потом во множестве попадался мне на глаза в этом Нью-Йорке, — уличного зеваку возле фонаря.
Джулии приятно будет услышать от меня, что особняк Вандербильдтов выглядел точно таким же, каким мы видели его по воскресеньям, прогуливаясь по Пятой авеню к Центральному парку — причем Джулия постоянно гадала, как выглядит особняк внутри, а я неизменно предлагал ей заглянуть и посмотреть, а Вандербильдтам сказать, что мы просто проходили мимо.
Через ворота на Пятьдесят восьмой улице к особняку подъехала машина, и я подошел поближе, решив украдкой сделать снимок, но меня застигли на месте преступления. Фотоаппарат у меня был большой, спрятать его трудновато, и на Пятьдесят седьмой улице, когда я собирался переходить на ту сторону, показалась открытая машина, с пыхтением катившая к Пятой авеню. Я легко мог бы перебежать дорогу перед ней, но вместо этого поднял «кодак», притворяясь, что фотографирую что-то другое, что расположено выше и впереди. И сделал снимок автомобиля, который проехал мимо, и красавица, сидевшая в нем, одарила меня высокомерным взглядом. Молодой парень за рулем насвистывал мотивчик танца под названием «индюшкин бег», и я, зашагав вслед за автомобилем, негромко напевал: «Все это делают, делают, делают!» Так занятно было идти — а вернее, неспешно прогуливаться — по этой солнечной и праздной улице. Впереди на тротуаре играли ребятишки, и когда я остановился, чтобы запечатлеть и эту сцену, меня снова застигли на месте преступления — какой-то светловолосый мальчуган, когда я проходил мимо, окликнул меня:
— Мистер, эй! Вы мою фотку щелкнули?
— Нет, — ответил я, — ты в фотоаппарат не помещаешься.
Эта бородатая шутка прозвучала, как видно, впервые в мире; мальчуган уставился на меня, расплылся в ухмылке и тотчас же бросился проверять шутку на девочке, игравшей чуть позади:
— Мистер говорит, что ты в аппарат не влезаешь!
Я вдруг узнал здание с навесом, видневшееся впереди, — отель «Сент-Регис». Пройдя еще квартал, я сделал снимок отеля на углу. Из-под навеса и из-за ограды доносились голоса и веселое позвякивание фарфора. Обед? Я глянул на часы — одиннадцать с небольшим; там накрывали завтрак. Жаль, что я этого не знал — сидел бы сейчас под навесом и смотрел, как мимо движется редкий и неторопливый поток транспорта.
Я шел дальше, глазея по сторонам и чувствуя себя счастливым. На пути мне встретилась свадьба, и я запечатлел на снимке невесту, улыбавшуюся мне, моему фотоаппарату, всему миру.
Пока я стоял, перематывая пленку, мимо меня прошла парочка; лицо женщины было веселым и прекрасным. Она была молода, не старше тридцати, и мне пришло в голову, что родилась она примерно в то время, когда я встретил Джулию. И что к тому времени, когда родился и жил я сам, она уже… Но об этом мне думать не хотелось.
Они прошли дальше, но я все равно сфотографировал их — рядом с каким-то внушительным зданием. Сфотографировал, потому что здесь, в 1912 году, они были молоды, а еще — ради двойного шпиля собора Святого Патрика, одиноко высившегося впереди на фоне неба: Джулию порадовало бы, что строительство обоих шпилей наконец завершено. И еще я сделал этот снимок ради пожарного гидранта на кромке тротуара, фонаря на углу… и ради того, чтобы уловить это тихое мгновение прекрасного, навсегда ушедшего дня. Десяток-другой шагов — и эта пара свернула к зданию, которое на снимке рядом с ними. Минуту спустя я сам прошел мимо входа и, увидев вывеску 'Отель «Готэм», стал гадать, что понадобилось там моей молодой паре; потом задумался, женаты ли они, и втайне понадеялся, что нет. И пошел дальше, гадая, с какой стати мне на это надеяться.
