когда джентльмен нашел мяч далеко за линией. Семерка очень похожа на единицу. Я думаю, так дело было, сэр. Это было бы чудом, если бы мяч джентльмена улетел так далеко, где его нашли.
– Совершенная чушь! – Голдфингер вспыхнул от возмущения и сердито повернулся к Бонду. – Вы видели, что мой кэдди нашел «данлоп» номер один?
Бонд с сомнением покачал головой.
– Боюсь, я внимательно не приглядывался, – голос его стал резким и деловым. – И вообще, это дело игрока – следить за своим мячом, не так ли? Я не думаю, что можно кого-то винить в том, что вы играли чужим мячом. Как бы то ни было, – он направился к клубу, – спасибо за игру. Надо будет сыграть как-нибудь еще.
Голдфингер, гордо освещенный заходящим солнцем и оставляющий за собой длинную черную тень, медленно двинулся за Бондом, задумчиво глядя ему в спину.
9. В особняке Голдфингера
Есть богачи, использующие свое богатство как дубинку. Бонд, сибаритствуя в ванне, думал о том, что Голдфингер относится именно к таким. Он являл собой тип человека, считающего, что может купить всех и вся. Объявляя ставку в десять тысяч долларов – мелочь для него и явно состояние для Бонда, – Голдфингер рассчитывал ошеломить его. И в другом случае ему бы это удалось. Нужно иметь железные нервы, чтобы спокойно вести игру, зная, что от каждого твоего удара зависит твое благосостояние. Профессионалам, играющим ради куска хлеба с маслом для своих семей, хорошо знакомо это неприятное ощущение холодного дыхания работного дома в затылок, поэтому они ведут правильный образ жизни, не пьют, не курят. В результате обычно выигрывает тот, у кого менее развито воображение.
Однако в данной ситуации Голдфингер не мог знать, что вечное напряжение было естественным состоянием Бонда и чувство опасности, наоборот, расслабляло его. Не мог он также знать, что Бонд и собирался играть с ним по высшей ставке, имея в своем распоряжении фонды Секретной службы на случай проигрыша. Голдфингер, привыкший дергать за веревочки, не заметил, что на сей раз кукловодом был не он.
Или заметил? Бонд задумчиво вылез из ванны и вытерся. Сейчас мощный компьютер, сидящий в большой круглой голове, должен был работать на полную мощность, размышляя о Бонде, понимая, что Бонд его обманул, и спрашивая себя, каким образом Бонд, дважды возникнув из ниоткуда, дважды же его обыграл. Верно ли Бонд повел игру? Удалось ли ему вызвать к своей персоне должный интерес, или чувствительный нос Голдфингера почуял жареное? Если так, то продолжения не будет. Бонду придется выйти из игры, а М. изобретать новые подходы к Голдфингеру. Когда станет ясно, попалась ли рыбка на крючок?.. Эта большая рыбина будет долго обнюхивать приманку... Хорошо было бы дать ей укусить разок, чтобы она знала, что наживка именно та, какая требуется.
В дверь спальни постучали. Бонд завернулся в полотенце и открыл. В холле стоял посыльный.
– Да?
– Вам телефонограмма от мистера Голдфингера, сэр. Он передает свои наилучшие пожелания и спрашивает, не будете ли вы столь любезны приехать сегодня вечером к нему на ужин. Вилла «Грэйндж» в Рикалвере, сэр. К восемнадцати тридцати. Переодеваться не нужно.
– Пожалуйста, поблагодарите мистера Голдфингера за приглашение и скажите, что я буду счастлив отужинать с ним.
Бонд затворил дверь, подошел к окну и уставился на спокойное вечернее море.
– Ну-ну. Не поминай дьявола... – Бонд улыбнулся, – или потом поднимайся и иди с ним ужинать.
В шесть часом Бонд спустился в бар и заказал водку с тоником и ломтиком лимона. В баре было пустовато, только американские военные летчики из Мэнстоуна пили виски со льдом и болтали о бейсболе. Интересно, подумал Бонд, когда эти ребята болтались сегодня весь день в небе Кента, и в частности над площадкой, где они играли с Голдфингером, была ли у них на борту парочка водородных бомб? Не напивайтесь, кузены, зло пожелал им Бонд, расплатился и вышел.
Он медленно ехал в Рикалвер, наслаждаясь тихим вечером и ощущением растекающегося по телу тепла от выпитой водки. Ужин обещал быть интересным. Приближался момент, когда ему нужно будет продать себя Голдфингеру. Малейшая ошибка – и он выйдет из игры, причем еще сильно осложнит работу тому, кто его заменит. Оружие он не взял – было бы смертельной ошибкой дать Голдфингеру хотя бы малейший повод для подозрения. На мгновение он ощутил дурноту. Однако не стоит опережать события – войны объявлено не было, даже наоборот. Когда они покидали гольф-клуб, Голдфингер был весьма любезен, даже медоточив. Он поинтересовался, куда прислать деньги, и Бонд дал ему адрес «Юниверсал экспорт». Голдфингер также спросил, – где Бонд остановился, и тот назвал ему гостиницу, добавив при этом, что пробудет в Рамсгейте всего лишь несколько дней, пока не определится со своими планами на будущее. Голдфингер выразил надежду сыграть как-нибудь еще партию, но, к сожалению, он завтра должен лететь во Францию и не знает определенно, когда вернется обратно. Самолетом? Да, из Лидса. Что же, спасибо за игру. И вам спасибо, мистер Бонд. Светлые глаза еще раз просветили Бонда, словно рентгеном, как бы намереваясь получше запечатлеть его в памяти, и большой желтый лимузин скрылся из виду.
Бонд успел внимательно рассмотреть шофера. Это был коренастый плосколицый японец или, что вероятнее, кореец с диким, почти сумасшедшим взглядом узких глаз, место которым было скорее в японском боевике, чем в «роллс-ройсе» солнечным днем в графстве Кент. Вид его верхней губы навел Бонда на мысль о том, что у этого человека незаращение неба, так называемая волчья пасть, но поскольку тот не произнес ни слова, у Бонда не было возможности убедиться в правильности своих умозаключений. В своем узком, в обтяжку черном костюме и нелепом котелке он напоминал японского борца на отдыхе. Но вид его не вызывал улыбки. Если кому-нибудь и захотелось бы улыбнуться, глядя на него, то что-то необъяснимо зловещее, таящееся в ярком блеске его начищенных черных ботинок и в черных тяжелых перчатках, заставило бы человека изменить решение. Бонду почудилось что-то знакомое в силуэте корейца, но только когда машина отъехала и Бонд увидел его со спины, он сообразил, что это был водитель небесно-голубого «форда», упрямо взбиравшегося на Хери-Бей около полудня сегодня утром. Откуда он ехал? Бонд вспомнил, о чем говорил полковник Смизерс. Возможно, это тот самый кореец, который ездит по стране, забирая золото из принадлежащих Голдфингеру лавочек? Не был ли багажник маленькой машины набит недельным урожаем часов, колец, медальонов, золотых крестов? Глядя вслед удаляющейся «Серебряной тени», Бонд решил, что «да» будет правильным ответом.
Бонд свернул с основной магистрали на боковую и поехал среди высоких вечнозеленых деревьев до поворота на гравиевую дорогу, ведущую к дому, носящему название «Грэйндж», – тяжелому, некрасивому особняку начала века с застекленными галереями и солнечной гостиной, запах застоявшегося солнца, каучуконосов и дохлых мух которой Бонд мысленно почувствовал еще до того, как выключил двигатель. Бонд вышел из машины и остановился, глядя на дом, уставившийся на него пустыми чисто вымытыми окнами-глазами.
Из-за дома доносился какой-то шум, тяжелое ритмичное пыхтение, как-будто там задыхалось какое-то огромное животное. Бонд решил, что звук доносится с завода, труба которого, подобно пальцу, торчала там, где по идее должны были находиться конюшня и гаражи.
Казалось, дом замер в ожидании, он ждал от Бонда каких-то действий, враждебных действий, на которые незамедлительно последовал бы ответный удар. Бонд расправил плечи, отбрасывая мрачные мысли, поднялся по ступенькам к двери с матовыми стеклами и позвонил. Звонка он не услышал, но дверь медленно распахнулась. На пороге стоял шофер-кореец с котелком на голове. Он равнодушно смотрел на Бонда, держа дверь левой рукой, а правой, вытянутой наподобие семафора, указывал в направлении холла.
Бонд прошел мимо него, с трудом подавив желание либо наступить на ноту в начищенном ботинке, либо двинуть изо всех сил кулаком в затянутый в черное живот. Этот тип вполне соответствовал тому, что Бонд слышал о корейцах, да и вообще ему просто хотелось сделать что-нибудь такое, что могло бы поколебать тяжелую, наэлектризованную атмосферу, царящую в этом доме.
Мрачный холл являлся одновременно и гостиной. За решеткой большого камина потрескивал огонь, два кресла и софа бесстрастно смотрели на пламя. Между ними на низеньком диване стоял поднос, плотно уставленный бутылками. Огромное пространство, окружающее этот маленький очаг жизни, было заставлено массивной добротной и дорогой мебелью периода Второй империи. За этой музейной экспозицией темные панели уходили вверх, к галерее, куда можно было подняться по крутой винтовой лестнице, видневшейся
