корта и мягко перебрасывать мяч через сетку, а я колбасил по другую ее сторону, хлеща ракеткой по воздуху, мотаясь из стороны в сторону и пыхтя, что твой «Ньюкомен». [170] Оливер, наблюдавший за игрой, сказал, что это зрелище привело ему на ум ветряную мельницу, наскакивающую на Дон Кихота.
А вот кроткое и злорадное искусство крокета в большей мере отвечает моему низко лежащему центру тяжести и высокоразвитой злобности. Играли мы в наилучшую его разновидность – двумя шарами, – я своими фашистскими фаворитами, красным и черным, Патриция же выбрала желтый и синий. Сдается, мое мастерство взяло ее врасплох, хоть она и сама играет изрядно, так что первый обход лужайки совершился в сосредоточенном молчании, нарушаемом лишь плюханьем и шелестом шаров, вылетающих за границу лужайки.
Впрочем, когда мы приблизились к последним воротцам, Патриция махнула рукой на попытки выиграть у меня и выказала склонность поболтать. Похоже, у нее имелось подобие продуманной повестки дня.
– Тед, почему вы так вели себя в четверг вечером?
– Вел себя как?
– Вы прекрасно знаете.
В четверг у нас был парадный обед. Как ты можешь видеть из составленной мною хроники событий, я вел себя самым что ни на есть образцовым образом. Насколько я в состоянии судить, в салат тогда нагадил не я, а Оливер и, до определенной степени, Дэви. Примерно это я и сказал Патриции.
– Что бы здесь ни происходило, – ответила она, – вы можете только погубить все вашим скепсисом и презрительностью. Вам это, может, и представляется очень забавным, но я считаю, что вы могли бы проявлять к своим крестникам немного больше уважения.
Это к кому же, Джейн, к тебе или к Дэви? Теперь я и вправду запутался окончательно.
– Мысли, Патриция, – сказал я, – как вы легко можете себе представить, уже начинают выпускать бутоны и булькать в первичном бульоне моего разума, неразвитые и перемешанные, как протозойные формы жизни. Некоторые из хоть на что-то похожих образчиков их могут когда-нибудь эволюционировать в подобия разумных существ, пока же в этом забеге цивилизаций моя планета, похоже, отстает от всех прочих на миллиарды лет. Когда вы говорите «что бы здесь ни происходило», что вы, собственно, имеете в виду?...
– Если вам угодно сидеть в зрительном зале и отпускать язвительные замечания, дело ваше, Тед. Но предупреждаю: попробуйте нам все испортить, и я... я убью вас.
– Да что испортить-то?
– О господи боже... – Патриция отшвырнула молоток и прожгла меня яростным взглядом. – Вы просто какой-то кабан африканский, вот вы кто. Огромный, жирный и злобный бородавочник.
Она вертанулась кругом и чуть не бегом двинулась к дому, что-то бормоча, давясь разбушевавшимися чувствами. Глядя ей вслед, я вдруг заметил, что кто-то приближается ко мне от угла лужайки. То была улыбавшаяся во весь рот Ребекка с наполненной клубникой плетеной корзинкой в руках.
– Все та же волшебная способность ладить с женщинами, Тед?
– Есть люди, – ответил я, нагибаясь, чтобы подобрать шары, – которые терпеть не могут проигрывать.
– Да брось, Тед, дело же не только в этом, а? Пытался пощупать ее, когда она нагнулась, чтобы ударить по шару?
– Никак нет, – ответил я. – И в мыслях не имел.
– Тогда ты не Тед Уоллис, а самозванец, и мне следует пойти позвонить в полицию.
– Нет, говоря вообще, в летний день любая нагнувшаяся женщина в короткой юбочке приводит в действие определенный рефлекс, однако могу тебя заверить, что рефлекс этот погребен под годами разочарований и находится полностью под моим контролем.
– Так в чем тогда дело? Пойдем посидим на ступеньках, и ты мне все расскажешь.
Мы уселись, спинами к летнему домику.
– Что здесь происходит, Ребекка? Просто скажи мне, какого дьявола здесь происходит?
– Дорогой, ты же здесь дольше моего. Вот ты мне и скажи.
Боюсь, Джейн, что в этот миг я наполовину выдал тайну нашего маленького заговора.
– Ну, для меня все началось так. Пару недель назад я случайно столкнулся с Джейн. Она меня узнала, я ее нет, отчего и почувствовал себя полнейшим дураком.
– Я думаю, нам обоим известно, кто в этом повинен, дорогой.
– Да, хорошо, кто угодно. Мы отправились к ней домой, она рассказала мне о лейкемии и так далее.
– И наговорила кучу всякого насчет Бога?
– О чудесах сказано было, это точно. О чем-то, исходящем отсюда, из Суэффорда. Она уверяла, что была... ну... исцелена.
– Мне ли не знать! В Филлимор-Гарденз посыпались экстатические письма с восхвалениями Господа и многих чудес Его.
– Ты ей веришь?
– Как и ты, дорогой, потому я и здесь. Чтобы все выяснить. Видишь ли, у нас, у меня и Джейн, один и тот же врач.
– И что он говорит?
– Ты же знаешь врачей. Ремиссия его удивила, однако он в высшей степени осторожен.
– Значит, ремиссия была точно?
– Никаких сомнений.
– Хм. – Некоторое время я просидел, размышляя.
Ребекка разглядывала клубнику.
– Но какое отношение имеет все это, – наконец спросила она, – к данному Патрицией превосходному описанию твоей персоны как бородавочника – огромного, жирного и злобного бородавочника?
– Ей известно о чудотворном выздоровлении Джейн?
– Наверняка. Лучшие подруги.
– Кто еще знает?
– Понятия не имею, дорогой. Как я понимаю, все случилось в конце июня. Саймон привез Джейн с Норфолкской выставки совершенно обессиленную, белые кровяные тельца чуть ли не сочились из ее пор. Майкл и Энн были, разумеется, здесь, поскольку Саймона с Дэви отпустили из школы домой – отпраздновать окончание экзаменов; может, был и еще кто-то, кто – не знаю. Ах да, Макс и Мери, они в это время жили в доме, почти не сомневаюсь.
– Стало быть, каждый из них уверовал в это чудо?
– Меня не спрашивай.
Я набрал пригоршню клубники и еще немного поразмышлял.
– Ладно, думаю, Саймон не уверовал. Он мне позавчера рассказывал про обморок Джейн. Сравнил ее поправку с выздоровлением знакомых ему свиней.
– Романтичный шельмец, – заметила Ребекка.
– С другой стороны, Оливер... Вот он, похоже, что-то проведал. Тут я почти не сомневаюсь.
– Если где-то подрос трюфель, Оливер его унюхает, будь спокоен.
– Да и Патриция явно считает, что мне все известно, но только я скептически посмеиваюсь в рукав.
– Ну, именно такое впечатление ты и произвел позавчера во время обеда, не так ли?
Ребекка ссылалась на беседу по поводу «целительства» и «психиатрии», которая состоялась у меня с епископом и прочими.
– Ты же понимаешь, милая, не правда ли, что весь этот разговор о чудесах попросту нелеп?
– Я знаю только одно, дорогой. Джейн должна была умереть в конце июня.
– Почему ты не дала мне знать? Почему я только благодаря случайности узнал, что моя единственная крестная дочь больна лейкемией?
– А то тебе было до этого дело. Чтобы заставить тебя оторвать твои красные зенки от стакана с виски, одной лишь умирающей крестницы не хватило бы. Я знаю, что ты собой представляешь. Оливер
