– М-м... – Дэвид помолчал. Гадал, наверное, насколько убедительно прозвучит заявление, будто поток его святого и чистого духа будет отдавать на вкус вустерским соусом. – Твой разум сам создаст любой нужный ему вкус, – вот все, что ему удалось придумать.
– Так он, значит, и
– Какая разница, как он будет выглядеть! – Дэвид начинал выходить из себя.
– Смотри, дождь начинается.
– Дождь – это хорошо. Он чистый, невинный и очень теплый.
Я немного протиснулся вперед, чтобы укрыться под кустом; плети ежевики злобно вцепились мне в волосы.
Дэвид справился с раздражением и заговорил спокойным, гипнотически воркующим тоном:
– Клара. Тебе велели верить мне, и ты мне веришь. Тебе сказали, что я помогу, и я помогу тебе. Я сейчас лягу – вот так, хорошо? Теперь я возьму твою руку и положу ее сюда, на мои джинсы, вот так.
– Что это?
– Ты знаешь, что это. Уж это-то ты должна знать? Просто подержи его, проникнись его теплом, твердостью. Отсюда и исходит дух. Да, так, правильно.
Тело Клары загораживало от меня подробности этой лесной сцены. Я видел лицо Дэвида, глядевшего на верхушки деревьев, видел, как внутри кроссовок поджимаются пальцы его ног. Видел плечи Клары и тыльные стороны ее рук. Где-то вдали раскатился гром, дождь ударил по листьям.
– Теперь, – сказал Дэвид, – просто расстегни там и... хорошо. Только помягче.
– Они что, все так выглядят?
– Ты уже видела раньше хотя бы один?
– Одна девочка в школе показала мне в журнале. Только на том не было этой свободной кожицы.
– ОЙ! ОСТОРОЖНЕЙ!
– Что я сделала? Что я сделала?
– Нет-нет. Все в порядке. Просто не будь такой резкой. Он страшно чувствительный, понимаешь? Да, так, легко и ласково.
– Какой он горячий.
– Верно. Так и есть. Очень горячий. Тепло исходит от духа, который принесет тебе благо и все поправит. Хорошо, теперь опусти голову.
– Мне не хочется...
– Клара... это же так просто...
– Да, но ты же им...
– Что?
– Ты же им писаешь.
– Клара, пожалуйста! Он совершенно чист. Так чист, что способен очистить все твое тело. Ты должна доверять мне. Что скажет твой отец, услышав, что ты не смогла мне поверить?
– Ну тогда ладно...
Сквозь переплетение ветвей я увидел, как голова Клары пошла вниз, как Дэвид положил ей на затылок ладонь.
– Полегче, – сказал Дэвид. Полагаю, он с благодарностью думал о том, что зубы у девочки торчат наружу, а не вовнутрь.
– Уимблдон, – ответила она – так я, во всяком случае, услышал. Вполне может быть, что сказала она что-то другое. Я решил, что любое слово, произнесенное в подобных обстоятельствах, прозвучит как Уимблдон.
– Бирмингем! – произнесла она, доказав, что я ошибся.
– Впивай дух, – сказал Дэвид; лежавшая на земле ладонь его стискивала и отпускала какой-то лесной мусор. – Да. Не останавливайся. Продолжай. Да. В любое мгновение... в любое мгновение ты ощутишь дух.
– Да... да... да... да!
Голос Дэвида обретал певучесть. Но внезапно из мглы за ними грянул другой голос, более неистовый, чем гром, перекатывающийся вдали:
– НЕТ! НЕТ!!! ОТПУСТИ ЕЕ!!!
И тогда произошло сразу четыре события.
Тед Уоллис от удивления плюхнулся в заросли ежевики и ободрал запястье.
Дэвид взвыл от боли.
Клара оторвала лицо от паха Дэвида, во рту у нее пузырилось нечто и алое, и белое сразу.
Саймон проломился сквозь заросли и выскочил на поляну, лицо его было белым от гнева.
Я выпутался из колючек и смотрел теперь, как Клара, пошатываясь, давясь и рыдая, бросается в объятия Саймона. Дэвид сел и уставился на то разодранное, кровоточащее, что торчало в его паху. Похоже, волшебный долбила Дэвида сохранил, слава богу, былую целокупность, однако нижние зубы Клары продрали на его исподе глубокую борозду, отлущив приличный клок плоти.
Саймон, одной рукой прижимая к плечу голову Клары, смотрел на брата. Плечи Саймона дергались, язык облизывал губы – он пытался найти слова. Дождь хлыстал между братьями, девственный, электрический запах свежеомытого леса вставал над землей.
Наконец Саймон нашел что сказать.
– Доктор... – выкрикнул он, – сам себя исцели![215]
Бедный старина Саймон, безграмотный, как и всегда.
Он повернулся и сказал в ухо Клары, пока близкий гром сотрясал рощицу:
– Домой в таком виде возвращаться нельзя. Пойдем, я отведу тебя в коттедж Джарролда. Там ты сможешь помыться.
Клара, цепляясь за Саймона, покинула вместе с ним полянку. Перед ее платья покрывали мокрые пятна дождя, крови, спермы и куски сладкого пирога – ее таки вырвало.
– Не оставляйте меня здесь! – закричал им вслед Дэвид. – Саймон! Вернись!
Но они скрылись в лесу. Дэвид перекатывался со спины на живот и обратно, вымоченные дождем волосы его липли к голове.
Вот перед тобою ребенок, подумал я, которому и вправду позарез нужен крестный отец. Вздохнув, я вытащил из кармана носовой платок и поднялся на ноги. Дэвид молча следил, дрожа, точно кролик в западне, за моим приближением. Он глотал воздух, дыша так, что голосовые связки его тонко попискивали.
– Вы видели? – наконец ухитрился выдавить он.
– Не говори ничего, – ответил я. – Ни единого клятого слова. Встать сумеешь?
Дэвид вцепился в мою руку и кое-как поднялся, корча рожи, точно самый настоящий бесенок. Несчастный дурачок.
Глава восьмая
Когда в 1987 году Гордона Фелла возвели в рыцарское достоинство, он устроил по этому случаю гулянку в «Савойе». Разумеется, не в клубе «Доминион», как оно следовало, а в «Савойе». Ладно, не суть важно. На вечеринке он рассказал нам о церемонии, состоявшейся в Букингемском дворце. Горди, естественно, не был в то утро единственным произведенным в рыцари человеком. Королева ухитряется обрабатывать по дюжине кандидатов за раз. Они восседают, точно на лекции, в креслах, выстроенных рядами, а в глубине зала оркестр гвардейцев наяривает остолбененно неуместные мотивчики вроде «Ложки сахара»[216] и «Крошка, крошка, бах, бах».[217] Гордону предстояло опуститься на колени и получить титул после исполненного чувства собственной важности дурака, который сидел с ним рядом. Это напыщенное маленькое ничтожество пролезло в председатели некоего крупного благотворительного общества или еще чего и теперь явилось за тем, что почитало заслуженной наградой.
Упомянутая персона спесиво представилась Гордону, а когда тот назвал себя, шепотом осведомилась: