— А Листер? Он и вправду Голька?
— Листер занимал мелкую чиновничью должность в консульстве Британии в Бонне. Саймон выяснил, что Пирси ни с того ни с сего временно откомандировал его в зальцбургское консульство. Саймона это удивило. Он встретился с Листером и основательно его допросил. Листер — это действительно Голька, и, между нами, — Трефузис понизил голос, — человек, боюсь, не из самых приятных. Стало ясно, что сэр Дэвид готов пойти ради 'Мендакса' на убийство. Для нас это было совершенно неприемлемо. Мы сделали Листеру предложение. Он должен был держать нас в курсе планов Пирси — примерно так же, как ты информировал Пирси о наших, — и мы устроили все так, что ему нужно было только притвориться, будто он убивает Молтаи и Мартина.
— Лишь бы я засвидетельствовал эти убийства?
— О да, это было крайне необходимо. Описания убийств, даваемые тобой дяде Дэвиду, имели первостепенное значение. Они показывали ему, что хоть он и не смог заполучить документы по 'Мендаксу', но, во всяком случае, преуспел в попытках наложить руку на половину самого устройства. А узнав, что все остальное у меня, он начал действовать в открытую и обнаружил свои подлинные мотивы.
— Вот только одно, — сказал Адриан. — Когда ты подключил меня к 'Мендаксу', я не услышал в наушниках ничего, кроме белого шума. Никакого принуждения я не испытывал, мне всего лишь хотелось заснуть. И вся чушь, которую я нес, была просто враньем. Я все это выдумал.
— Ну конечно! — сказал Трефузис. — Разве ты еще не понял? Никакого 'Мендакса' не существует.
— Что ты хочешь сказать?
— Все это вздорная выдумка, абсолютно вздорная. Однако нам необходимо было заставить Пирси поверить, что прибор этот действительно работает.
— Но ты же подключил меня к нему!
— Верно.
— Я мог выдать вас. Просто-напросто объявить, что он никак на меня не действует, — шипит в ухо, и только. Как ты мог знать, что я этого не сделаю?
— А я полагался на то обстоятельство, что ты хронический лжец. Как только тебя подсоединят к устройству, которое, предположительно, должно заставить тебя говорить правду и, однако же, не работает, ты, естественно, соврешь и притворишься, будто оно действует и вполне исправно. Это была смесь внушения с моей стороны и твоей ужасающей нечестности. Да, собственно, было уже и неважно, сыграешь ты эту очаровательную и абсурдную репризу или не сыграешь. Пирси к этому времени уже раскрыл свои карты. Жаль только, что ты повел себя так эксцентрично и набросился на Листера с его пистолетом.
— Бедняжка совершил отважный поступок, — сказала леди Элен. — А зарядить пистолет холостыми патронами со стороны Листера преступная глупость. Они бывают очень опасными.
— Ему необходимо было притвориться, что он застрелил одного из нас, — сказал Трефузис.
— Тост! — воскликнул Саймон Хескет-Харви. — За Адриана Хили, святого и героя!
— За Адриана Хили, святого и героя!
— Спасибо, — сказал тронутый Адриан. — На самом деле ничего такого уж особенного я не сделал. — Он улыбнулся всем сидевшим за столом. — Выходит, изобретение 'Мендакса' было просто-напросто надувательством.
— Некоторые из нас, — сказал Саймон Хескет-Харви, — уже несколько лет питали сомнения в том, что сэр Дэвид заслуживает доверия. И Дональд предложил идею 'Мендакса'. Два года он переписывался на эту тему с Белой, зная, что сэр Дэвид рано или поздно пронюхает об их переписке. Как человек тертый, Дональд не мог не ожидать, что кто-то сунет нос в его почту. Он, правда, не предполагал, что доносить на него станет один из его же студентов. Это дало ему потрясающее преимущество.
— Ну-ну, вы все же полегче, — сказал Адриан. — Дэвид как-никак мой дядя, знаете ли. В конце концов, голос крови что-нибудь да значит.
— Надеюсь, не больше, чем голос дружбы, — сказал Трефузис. — Но довольно! Никаких укоров. Ты вел себя великолепно.
Боб, хозяин заведения, склонился к Адриану и подмигнул:
— Я все это время стоял за завесой и целился в сэра Дэвида из вот такущего пистолета, мастер Адриан, сэр.
— Ну, могли бы и мне об этом сказать, — отозвался Адриан.
Волна усталости накатила на него, он зевнул во весь рот, и сопряженное с этим усилие стянуло мышцы живота, напомнив ему о ране.
Хэмфри Биффен, по-видимому, заметил гримасу боли, исказившую лицо Адриана, потому что сразу вскочил на ноги.
— Вы еще слабы, Адриан. Одному из нас следует проводить вас до Святого Матфея.
Адриан, насколько мог твердо, поднялся на ноги.
— Все в порядке, — сказал он. — Прогулка проветрит мне голову.
В пору долгих каникул Кембридж выглядел заброшенным и немного стеснительным, обретая сходство с пустым театром. Ночь стояла теплая. Адриан вгляделся в часовню колледжа Св. Иоанна, в звезды над ней. Теплый летний воздух освежил его. Может быть, и не стоит прямиком отправляться домой и ложиться спать. Ему еще о многом необходимо подумать. В кармане у него лежало письмо от Дженни. Вернувшись сегодня в полдень из Гатуика, Адриан обнаружил его в своем почтовом ящике. Дженни, похоже, получила в Страдфорде место помощника режиссера. Адриан пересек улицу, присел на низкую каменную ограду напротив паба, закурил сигарету. Он находил, что письмо ее можно прочесть и как прощальное, и как содержащее мольбу о его возвращении.
Никак не могу решить, вырос ты или все еще нет. Что представляет собой мир фантазий, в котором обитают мужчины? Не думаю, что в трезвом реализме или безжалостном цинизме содержится что-нибудь такое уж замечательное, так почему же вы неизменно впадаете не в одно, так в другое? Или ты уже безвозвратно обратился во 'Врага ожиданий'? Я на днях перечитывала его. Что там говорится под конец обо всех англичанах… что они становятся 'трусливыми, сентиментальными и в конечном итоге гомосексуальными'? Господи, это же написано пятьдесят лет назад! Неужели оно все еще и остается справедливым — после мировой войны, социальной революции, рок-н-ролла и всего прочего?
Я так любила тебя в этот последний год. Я верила, что мы самая замечательная пара, какая только существует на свете. Мои друзья считали, что я все придумываю, — ужасная фраза, я знаю, но ты понимаешь, о чем я. Не думаю, что ты вообще веришь в существование женщин. Для тебя они что-то вроде трудных подростков с избытком плоти в одних местах и недостатком в других. Я не уверена даже, что мое общество когда-либо доставляло тебе удовольствие, но, с другой стороны, я не знаю, доставляет ли его тебе чье-то еще, включая и твое собственное. Я понимаю, любительская психология тебе ненавистна, но тут уж ничего не поделаешь.
'Из девчонок вырастают женщины, из мальчишек — мальчишки'. Не могу поверить, что наше поколение вырастает лишь для того, чтобы реализовать эти смехотворные стереотипы. То есть я буду рожать, и только, а ты бездельничать перед телевизором, наблюдая за крикетом и Клинтом, так, что ли? Зачем тогда тратить годы на образование? Зачем читать книги и пытаться понять что-то в жизни, если все сводится к одному и тому же?
Тебе и тебе подобным ваши юность и воспитание представляются чем-то мистическим, подобием мифа. Для меня первые двадцать лет моей жизни — это открытая книга, школа и дом, школа и дом, друзья здесь, друзья там. Для тебя они — лишь декорации великого мира фантазий, в который ты должен бесконечно возвращаться. 'Бесценная моя, ты не понимаешь…' — я просто слышу, как ты произносишь эти слова, с которыми поколения мужчин обращались, похныкивая, к своим женщинам. Но в том-то все и дело! Я не понимаю. И даже если бы ты владел силой убеждения большей, чем та, которой ты располагаешь, то все равно никогда не заставил бы меня понять. Потому что тут и понимать-то нечего! Вот что следует понять
