и чувствовать себя вероломной. Три года с ней работал прекрасный психиатр, терпеливо пытавшийся помочь ей победить страх перед зрителями, чтобы вернуть зрение, но его диагноз, похоже, был ошибочным. Не зрители, а что-то другое заставляло ее слепнуть. Она постаралась отбросить мысль о предательстве. Просто ей срочно требуется помощь.
Проходя вслед за Нормой через вестибюль здания, она, как экскурсовод, рассказывала ей, где находятся навесы и деревянные детали ручной работы, где гладкий итальянский мрамор выложен в виде черных и белых прямоугольников и где находятся изящные панели из флинтгласа. Образы возникали у нее в голове автоматически, без раздумий.
Когда они поднимались в лифте, Норма спросила:
— Как вы это все помните?
— Я мысленно вижу это. Почти как фотографии. Таким же способом я запоминаю музыку — буквально вижу ноты на нотном стане, хотя я могла никогда и не видеть записи пьесы.
— У вас необычная память.
Они остановились на четвертом этаже.
— Нам нужна квартира 4-А, — сказала Джулия.
Она могла «видеть» и планировку — три спальни, четыре ванные комнаты, кабинет, гостиная и кухня. Когда Орион и Эдда Граполис переехали сюда, им пришлось пробивать дополнительную дверь прямо в коридор, ведущий в кабинет Ориона, чтобы его пациенты могли приходить и уходить, не заходя в квартиру.
— Мне позвонить, — спросила Норма, — или вы сами?
Она остановилась, и Джулия по нескольким шагам поняла, что они должны быть у квартиры.
— Там, в семи метрах отсюда, есть дверь, — сказала Джулия. — Она находится около окна. Это дверь прямо в его кабинет, но на ней нет никакого номера...
Норма провела ее вперед и снова остановилась. Джулия нашла дверь и постучала.
Дверь сразу же открылась, и голос Ориона Граполиса прогрохотал:
— Джулия! Как я рад тебя видеть. Заходи, заходи. Кто это с тобой?
Джулия семь лет не была в кабинете врача. Желудок сдавило, и одолевало желание убежать, хотя она и не могла понять почему. Вместо этого она устроилась в большом и уютном кресле. Когда она рассталась с последним доктором, ее убедили в том, что профессионал не сделает с ней ничего такого, что она не могла бы сделать сама. Но сейчас она надеялась на Ориона Граполиса и его естественный гипноз.
— Теперь у тебя есть помощница. — Он отошел, чтобы сесть напротив Джулии, — примерно в трех метрах, как она определила по его голосу. — Норма, да? Похоже, она беспокоится за тебя.
Джулия усмехнулась:
— Она, должно быть, решила, что со мной здесь произойдет нечто ужасное. Она действительно подумала, что ей следовало бы остаться здесь, так ведь? — Ей нравилась спокойная профессиональная атмосфера комнаты.
— Держу пари, что она сейчас от волнения не находит себе места там внизу, в моей квартире.
— Она не знает, что в Лондоне к тебе возвращалось зрение?
Она покачала головой:
— Учти, ты единственный, кто, кроме Скотланд-Ярда, знает о том, что я видела убийцу мамы.
— Ты, наверно, очень огорчена, — решил Орион. — Но мне кажется, ты еще и рассержена.
Она помолчала. Затем выпалила:
— Если бы я не потеряла зрение, я смогла бы помочь. Маму удалось бы спасти...
Боль пронзила ее грудь.
Орион наблюдал за ней и откликнулся на ее слова:
— То есть ты ощущаешь вину.
— Да. — В ее голосе прозвучало страдание. — Почему я опять ослепла? И в первую очередь, почему же все-таки зрение возвращалось ко мне?
Она рассказала ему о первом проблеске зрения в Варшаве, о том, как оно вернулось к ней в Лондоне и сохранялось, пока она не посмотрела на кольцо с александритом, подаренное дедом.
— Можешь ли ты мне это объяснить? Ведь не чудо же и не какое-нибудь волшебство сделало меня зрячей...
Орион Граполис был похож на медвежонка, носил пышные усы и обладал добрым сердцем. У него был острый ум, что в сочетании с природной добротой делало его не только человеком, способным сострадать, но и прекрасным врачом. Он чувствовал облегчение от того, что убедил Эдду отложить отпуск, хотя и знал, что позже за это придется жестоко расплачиваться. Через некоторое время жена успокоилась и смеялась над его очередной врачебной байкой. И никто, похоже, не мог до конца понять, что возможность помочь значила для него гораздо больше, чем научный вклад в будущее психотерапии.
— Я отвечу тебе вопросом на вопрос, — сказал он. — Скажи мне, что ты думала о себе в дни и недели, предшествовавшие смерти матери? Можешь ли ты сказать, что ты стала увереннее в себе?
Она помедлила, пытаясь вспомнить. Это были хорошие гастроли. До Лондона она отыграла четырнадцать концертов в двенадцати городах. Каждый из них проходил прекрасно, и даже более...
— Странно, что ты об этом спрашиваешь, но помню, как перед поездкой в Лондон я ждала чего-то неожиданного. — Она остановилась. — Примерно то же я чувствовала в Варшаве.
Он кивнул:
— Это укладывается в картину. А как ты себя чувствовала непосредственно перед игрой?
Она улыбнулась:
— Чудесно. Мне казалось, я готова взлететь. Как будто все в мире правильно, и я делаю в точности то, что мне предписано. Это что-нибудь значит?
— Очень даже значит, дорогая Джулия. И, вероятно, именно поэтому зрение возвращалось к тебе непосредственно перед выступлением и в Варшаве, и в Лондоне. Ты была на пике уверенности. Ты была не просто удовлетворена собой, а очень довольна, твое конверсивное нарушение было побеждено психологическим подъемом. Проще говоря, ты вылечила сама себя.
Она сделала глубокий вдох, впитывая его слова.
— Может ли время повлиять на процесс?
— Не всегда. Но ты жила в теплой атмосфере маминой любви. Ты делала работу, которая удовлетворяла тебя. И ты не боролась со своей слепотой. Так?
Она энергично кивнула:
— Именно так! Я вспоминаю свои мысли о том, что, хотя я и слепая, мой мир полон запахов, ощущений и звуков! — Она сделала паузу. — А как насчет кольца моего деда? Как, по-твоему, могло оно спровоцировать возвращение слепоты?
— Я пока не могу сказать ничего определенного, но посмотрим, что нам удастся разузнать сегодня.
Ей так хотелось хоть какой-то гарантии.
— Скажи мне, что мы будем делать?
Он стал удобнее устраиваться в кресле и делал это довольно долго, невзирая на то что Джулии не терпелось начать работать.
— В естественном гипнозе я являюсь просто проводником, который помогает тебе пройти по пути, который ты бы и сама одолела. Я подталкиваю тебя, чтобы ты пустилась, так сказать, в галоп. Другие виды терапии побуждают пациента вначале стать зависимым, а уже затем построить свою независимость. Естественный гипноз предполагает больше совместных усилий. Мы считаем его ненасильственным методом, партнерским, ведь нам предстоит работать вместе.
Он рассматривал ее. Джулия казалась совсем маленькой в этом непомерно большом кресле. Он купил его для того, чтобы дать пациентам ощущение безопасности, сравнимое с нахождением в материнской утробе.
Ее голос вдруг напрягся.
— Мне кажется, в ночь моего дебюта произошло что-то, что заставило меня наутро проснуться слепой. Это не может быть только страх перед зрителями. Никто из моих родственников не может вспомнить ничего особенного. Я должна узнать, что тогда случилось, и сделать это нужно сейчас. Ты говоришь, что
