закон медицины. Надо не причитать над человеком, а лечить и спасать его. Вам это важно уяснить, как будущему врачу.
Аня запомнила эти слова: «Не причитать над человеком, а спасать его». Сейчас ей нужно спасать свою семью. И себя. От отчаяния. А как же ребенок?.. Этот неродившийся малыш уже не укладывался в схему Аниной семейной жизни. Юрий, видите ли, устал… Ему, понимаете ли, надоели ее бесконечные беременности… «Да пошел он! Все равно рожу, чего бы это мне ни стоило».
Тонкий лучик рекламы тянулся к ее глазам… Словно хотел что-то сказать, о чем-то напомнить… О чем?..
— Толя, — спросила она как-то Халфина, — а почему ты стал врачом? Да еще гинекологом? — У них вошло в привычку болтать после ужина в холле. — Только не говори, что мечтал помогать появляться на свет новым людям. Это банальщина. Раньше я считала всех мужиков-гинекологов жуткими бабниками. Такой своеобразный онанизм. Но ты совершенно не подходишь под эту категорию. Ты или исключение из правила, или подтверждаешь его, как исключение.
Анатолий невозмутимо посмотрел ей в глаза:
— Все куда проще… Я вдруг заметил некую человеческую особенность, на которую раньше не обращал внимания. Оказывается, даже самое ничтожное недомогание: расстройство желудка, насморк, мозоль, — словом, довольно мелкие неполадки в нашем живом механизме, таком несовершенном и хрупком, здорово и моментально изменяют человека. И прямо на глазах превращают весельчака в меланхолика, а храбреца — в труса. Человек боится недомоганий и не в силах с ними сладить, не может справиться с собой и собой владеть. С ним происходит что-то нехорошее. Он не может работать, радоваться, нормально существовать даже из-за порезанного пальца.
— Ну, положим, не все… — неуверенно протянула Аня.
— Но большинство. А раз наше настроение и психология так зависят от здоровья, значит, стоит заниматься именно им. Хотя, конечно, это банальщина, звучит тривиально и в зубах у всех навязло.
— Навязло, пока не заболеешь, — проворчала Аня.
Халфин кивнул.
— Я объяснился? Ну а ты зачем поступила в мед?
— Понятия не имею, — честно призналась Аня. — Но я почему-то с детства будто и не знала никакой другой профессии… Словно никаких больше не было… Толя, а у меня точно мальчик?.. Ты не обманываешь? — Она напряглась в ожидании ответа.
— Успокойся! Тебе наговорили каких-то ужасов, напугали!.. Не могу понять, откуда это взялось, кто такое придумал: девочки — нет, а мальчики — да!.. Странный диагноз… И какие для него основания? На всякий случай, несмотря на то что ты сама будешь медиком, советую тебе хорошенько запомнить: если видишь перед собой человека в белом халате, ну, или там в голубовато-салатовом, врачебном, знай — перед тобой дебил! Умственно отсталый! Возьми на вооружение.
Аня расхохоталась:
— А ты сам себя к этой категории не относишь?
— Почему не отношу? Запросто! Ты видела врачебные почерки?
— Ну, это уже из области графологии! — пропела Аня. — Она вообще псевдонаука.
Не скажи. Это характеристика. Я на днях одной даме выписал лекарство, чтобы согнать воду, она ее многовато набрала, ребенок там прямо плавает. А дамочка посмотрела на рецепт и шепчет: «Вы меня, пожалуйста, извините, Анатолий Германович, но вы уверены, что в аптеке это прочитают?» Пришлось сказать, что уверен. Прочитали… Только после этого дама стала посматривать на меня с опаской. Как на подозреваемого. Думаю, в кретинизме. Ну, на худой конец, в сумасшествии. Почему бы и нет?
Аня снова залилась смехом.
— Ты всегда была хохотушкой… — вдруг сказал Толя. — Была и осталась…
И глянул на нее спокойно. Его глаза казались чересчур умиротворенными и ясными, и их откровенная безмятежность не слишком понравилась Ане.
20
Алевтина приехала в Москву несколько лет назад из брянской глубинки. Шумный большой город, гомонящий сутками напролет, Але не понравился. Уж очень колготно…
Она вспоминала неторопливую, никуда не спешащую речку, испуганно мелеющую и высыхающую к концу лета, как усыхает чахоточник… Негустой, но всегда готовый спрятать в тени лес… Пригорающие на летнем солнце луга… Но жить там Аля не собиралась, вот в чем беда. Потому что деревня — понятие вымирающее, а судьба предназначила Алевтине не коров доить и не сорняки пропалывать.
Горячий поезд глухо шумел, погромыхивая старыми, уставшими от жизни колесами. В открытые окна бил грязный ветер, щедро, от всей души накладывающий на щеки темную пудру гари и пыли Аля стояла у окна, безразлично глядя на стремительно убегающие назад поля, города и поселки Она даже толком не простилась с родителями и младшими сестрами. Просто сказала, что уезжает и обещала писать. Зачем дурацкие посиделки перед расставанием? Это лишнее… Она была убеждена. что домашним все равно, останется она или нет. В сущности, почти всем совершенно безразлично, существует ли Алевтина на белом свете, живет рядом или вдалеке… Мало кто о ней вспоминает и мало кто ждет. Родителям на все наплевать, в том числе и на Алю, поскольку они не сумели обеспечить ее будущее, хотя очень любят дочку. По-своему. Но все любят именно так.
— Ох, как быстро разлетаются дети по свету! только вздохнула перед Алиным отъездом мать. И что ты там собираешься делать? Одна, без профессии… Вся страна переезжает с места на место, нигде никому покоя нет…
— Ну да, конечно, — буркнула Аля. — Лучше мне здесь до смерти коров доить…
— Да жить надо неспешно! — не сдавалась мать. — Для чего толчется в городах несметное множество праздного люда… Шатаются в мечтах и надеждах призрачного счастья и кратковременных радостей…
— А мне здесь скучно! — гнула свое Аля.
— Думаешь, там сразу повеселеет? Ох, пожалеешь ты, Алечка, нагреешься на этом веселье-то!
Младшие сестры слушали их с любопытством. Алевтина порой не понимала, почему все здесь кажется ей скучным. Любая бесконечная даль пугала — неестественно безбрежная, чересчур огромная, неприятно темнеющая… Аля боялась всякой глубины и привыкла к родному летнему мелководью, где можно легко рассмотреть песок и камни на дне, где вертлявые маленькие рыбки проворно мелькают среди водорослей и будто отражают своими переливающимися боками солнце и высокое небо. Детство сладко пахло травой, землей и дорожной пылью. А там… Что разглядишь в этих черных мрачноватых водах Москвы-реки, таинственно и лениво шуршащих о берег, не остывающий даже летними ночами?.. Аля нуждалась в ясности — всегда и во всем. Город ясности не предполагал. Она там тоже оказалась лишней.
— Тут все всегда одинаковое! — через силу буркнула Аля.
Мать грустно покачала головой:
— Это как смотреть! Если нехотя да вполглаза — всегда все одинаковым покажется. Ты плохо видишь. А я здесь родилась и выросла, и мне тут никогда не надоедает. Смотрела бы и смотрела без конца…
Большая заслуга, иронически подумала Аля.
— Может, ты кого полюбила? — осторожно спросила мать. — Приезжали тут студенты всякие да строители… Ежели влюбилась— значит, мешать нельзя. Это как граница — чужих не пускают и сам не лезь. Но из дома подаются, когда все там хорошо разглядят…
Новые вопросы опять смутили Алю. Заколебала ее мать своим любопытством, вопросами и допросами: зачем да почему… Захотелось— и все! Только разве этим объяснишь… Но другого ответа у Али не находилось.
— Чего молчишь? — печально усмехнулась мать. — Сама не знаешь, поди?
— Ну, не знаю! И пусть! Что с того? — окрысилась Аля. — Разве нельзя на мир посмотреть?
— Почему нельзя? Можно. Посмотреть всегда на все позволительно! Но еще неизвестно, как мир на тебя посмотрит! Так, не ровен час, глянет, что не выдержишь, заорешь и дашь деру! Не думала об этом? Да и глядеть на белый свет лучше из родно го угла. Жить на чужой стороне неуютно. Тебе нравится чувствовать себя неприкаянной?
Алевтина ни о чем подобном не думала. И не собиралась думать.
— Свободной ты выросла, независимой, — вздох пула мать. Аля уловила в ее. тоне презрение. — От
