– он поймёт без слов и не станет задавать дурацких вопросов.
Влезли в каток, осторожно, ничего не поломав и не попортив, переехали бобровую плотину и углубились в лес, стараясь держаться бывшей тропы. Теперь, когда стало больше некого ждать, каток уже не оставлял следа. Понадобится, люди сами выстроят дорогу из тверичей в новгородичи, они же люди, им обидно будет, если их дело кто-то посторонний сделает и на блюдце преподнесёт. А не понадобится дорога, значит, судьба стране дальше разваливаться на удельные республики.
– И как там во Франции? – вежливо спросил Богородица.
– Во Франции нормально, – поделился впечатлениями Неумалихин-младший. – Дороги у них хорошие. Народу много. Только самих французов уже почти не осталось. Негры, арабы, курдов тьма. Но ничего, вроде бы пока не грызутся. У них там политкорректность процветает, вот и живут мирно. А вообще, я там мало что посмотреть успел. Вот собор Парижской богоматери – видел. Он вроде и не слишком большой, а красивый, особенно ночью, с подсветкой. У него на крыше химеры поставлены, я думал, они просто для красоты, а это, оказывается, водосточные трубы. Как раз дождь был, так я, разинув рот стоял, весь вымок, а уйти не мог. Этакая морда каменная с крыши свисает и прохожим на головы блюёт. Пасть разинута, вода по подбородку течёт, вниз капает, а потом вдруг – ы-э!.. – как даст фонтаном! Сблюёт и снова отдышивается, только капли по подбородку стекают. А как отдышится, по новой зафонтанирует. Вид измученный, но злорадный: мол, нате вам, я на вас на всех с высоты блюю. Не думал я, что из камня можно так вырезать, чтобы живым было и даже характер стервозный просвечивал.
– Вот так прямо на храме химеры сидят? – спросил слушатель.
– Ну, не на самом верху, но и на крыше, и на карнизах – полно химер.
– Это верно, – вздохнул Богородица. – Так оно всюду… Меня тоже со всех сторон химеры обсели.
– Богородица по-французски будет Нотр-дам, – сообщил Гриша, повернувшись к Юриному напарнику. – Собор Парижской богоматери – Нотр-дам де Пари. А неподалёку от Бордо есть церковь Велосипежьей божьей матери. Старинная церквушка, двенадцатого, что ли, века. Она много лет заброшенной стояла, а потом, когда там начали проводить велогонку Тур-де Франс, то решили, что тамошняя богородица будет покровительницей велоспорта. Так и назвали церковь: Нотр-дам де биссиклет. По-русски – Велосипежья богоматерь. Отреставрировали, ограду кругом поставили чугунную в виде велосипедов. Сами велосипеды чугунные, а педали у них – настоящие; можно подойти и покрутить. Перед началом гонки в этой церкви мессу служат, а потом она чуть не весь год закрытая стоит. Ещё там лидерские майки хранятся со всех велогонок… – Гриша провёл ладонью по жёлтой груди и печально вздохнул.
– Я всегда говорил, что Европа измельчала, – произнёс Богородица. – Одна богоматерь велосипедами заведует, другая городом Парижем. А я вот за всю Россию в ответе. Нелёгкое это дело; с велосипедами возиться попроще будет, чем со всей Россией.
– А Нотр-дам де асфальтовый каток у них есть? – спросил Юра.
– Вроде бы нет.
– Это зря. Надо бы у нас такую богоматерь завести, глядишь, дороги стали бы получше. А то заехали чёрт знает куда.
– Чёрт тоже не знает, – авторитетно объявил Богородица, оглядываясь по сторонам. – Надо же, в самом деле! Как же нас занесло в такую чащобу?..
– А чёрт его… не знает, – вовремя поправился Юра.
Каток, предоставленный во время разговора самому себе, и впрямь заехал в несусветную глушь. Двигался он тихонечко, следов не оставляя, и теперь можно было сколько угодно гадать, откуда они приехали и где прячется деревня Найдёнка – ближайшая цель их долгого путешествия.
– Ладно, – решил Юра, устав оглядываться в поисках выезда. – Поехали прямо, а там – кривая вывезет.
Всё-таки что ни говори, а свобода – великая вещь, даже если процветала она в далёком прошлом и ныне разве что в сказках сыщется. Вот, скажем, едешь, не торопясь, по давно знакомым местам и думать не думаешь, что шестьсот лет назад здесь не административная граница пролегала, а самый что ни на есть пограничный рубеж. По одну сторону княжество Тверское, по другую – земли Господина Великого Новгорода. По одну сторону неприкрытая деспотия, по другую – относительная, но свобода. Вроде бы и народ один, и природа одинаковая, но разница чувствуется по сей день. Взять хотя бы названия деревень. На тверской стороне: Костыгово, Бродыгино, Терпежи, на новгородской: Ладожка, Гуськи, Кузнечики… А всего-то расстояния десять вёрст.
И как приятно после мёртвой Зеленихи попасть в родные края. И неважно, что заплутал и вместо родимой Найдёнки выехал к деревне со старинным названием Мошниково. Посмотреть карты десятилетней давности – деревня отмечена знаком «нежил». Это в Мошниково никто не жил? Жили и ещё как! А на нынешних картах и вовсе такой деревни нет, есть урочище Мошниково и отдельно стоящий сарай. Не верьте дурным картам, они вас в такие края заведут, где ни Макара, ни телят! Стоит деревня Мошниково, где от века поставлена, живёхонька стоит, и вместе с нею жива Россия!
Всполошённое звуком мотора население деревни высыпало на улицу.
– Здравствуйте, Татьяна Ивановна! – закричали братья.
– Здравствуйте, здравствуйте… – отвечало население. – Чьи же это вы будете?
– Найдёнковские мы, Неумалихины сыновья, помните нас?
– Отчего же не помнить? Помню. Как там тётя Фрося может?
– Да вот, едем проведать.
– Молодцы, – похвалило население. – Не забываете мамку. Да вы в избу-то заходите, у меня чай как раз вскипел.
Сказано это было так, что хотя братьев подгоняло нетерпение, но они послушно вылезли из кабины и вскоре уже сидели за струганым столом, и перед каждым дымилась чашка чёрного чаю с мелиссой, а на блюдце горкой лежала яблочная смоква, которую нигде в мире не варят так, как в нежилой деревне Мошниково.
В избе было не по-летнему жарко от топленной не в пору плиты, и даже распахнутые окна, затянутые кисеёй от ревнивых комарих, прохлады не приносили.
– Каждый день топлю, – пожаловалась Татьяна Ивановна. – Газ в такую даль не возят, а электричества у меня нет, провода какие-то шалопаи срезали на металлолом. И кабы только у меня – вся линия от Гусева до Гуськов без проводов, одни столбы бетонные стоят. Вот и приходится на дровяной плите готовить, как при царе Горохе.
– И чего им провода понадобились? – удивился непонятливый Гриша. – Другого железа мало? Вон у любой деревни словно танковое сражение прошло: обломки битых тракторов валяются ещё с советских времён. Бери да сдавай, никто слова не скажет.
– Так то железо, а провода алюминиевые, – поучил несмышлёныша старший брат. – Знаешь, сколько этот алюминий стоит? Народ в городе банки из-под пива собирает и сдаёт. А тут километр проводов срезал, считай, тонна алюминия в кармане. Ну, может, и не тонна, но всё равно – много. Сейчас по всей стране этот промысел процветает. К каждому столбу сторожа с ружьём не приставишь, а если и приставишь, так он сам эти провода и срежет.
– Издержки капитализма, – признал брат Гриша.
– Зимой телефон обрезали, – сообщает Татьяна Ивановна. – Зачем, не пойму. Провод у него железный, ни в борщ, ни в Красную армию не годится. Полагается хотя бы один аппарат на деревню, а у меня теперь нет.
– Так ведь если по закону, то и деревни нет. А урочищу телефона не полагается.
– Всё равно у меня аппарат свой. Из города привезла. И номер за Мошниковым зарезервирован. Так что из одной вредности обрезали.
– А с магазином вы как же? – спрашивает заботливый Богородица.
– Автолавка в Гусево приходит. Иной раз я к лавке не попадаю, но мне знакомые хлеба берут. А нет, так у меня муки мешок куплен, лепёшки пеку. Так что жить можно.
Жаловаться на всевозможные обиды и притеснения скучно, и разговор переходит на жизнь вообще, уже без жалоб.
Поля вокруг заросли огромной дудкой. Прежде этой дудки и в заводе не было, а потом привезли. Говорили, сенаж из неё получается хороший и на силос тоже годится. Вот и завезли. Всё кругом этой дудкой
