— Значит, вы возле Динас? Я давно в тех местах не был. Несколько лет уже. Далековато, да? Хотя красивые места, кому нравится в деревне. У меня сестра жила в Бринхелуине, но пару лет назад переехала в Порт-Тэлбот, ее мужа перевели в другую епархию. А ей там не понравилось. Наверное, люди в Порт- Тэлботе неприветливые, но я сказал, что нужно просто немножко подождать, так сразу все не налаживается...
Джеймс улыбался и кивал. У Сэма возникли проблемы с зашнуровыванием «Рибока». Продавец взял кроссовку и начал продевать шнурок через бесчисленные дырочки. Джеймс подозревал, что чем больше дырочек, тем дороже, и с сожалением посмотрел на отвергнутые «Данлопы». Продавец продевал шнурок с профессиональным безразличием. Очень медленно.
— ...вы, должно быть, живете совсем рядом с Мысом Споткнувшихся? Вы видели памятник?
Вопрос застал Джеймса врасплох; в тот момент он размышлял, не будет ли лучше выхватить ботинок из пухлых пальцев продавца и не зашнуровать ли его самому, извините, но...
— Памятник?
— Да. Он, должно быть, всего в полумиле от вас, вверх по горе. Я думаю, что туда стоит сходить. Это целая история. Странно, что до меня вам никто о нем не рассказывал. Хотя многие считают, что лучше было бы обо всем этом забыть. Знаете Нила из «Морячка», да? — его дед был одним из них. Но Нил об этом говорить не будет.
Джеймс наблюдал, как сосисочки пальцев медленно-медленно просовывают шнурок. Целая история, значит. Звучало угрожающе. Он произвел переоценку. 10.50. Пусть будет 11.00. Он дергался на стуле.
— Дело было в 1928 году. Еще живы некоторые очевидцы. Неподалеку от вас живет одна старушка. Ей уже, вероятно, больше девяноста. В семидесятые у нее брали интервью для «Меркьюри». Это когда пятьдесят лет прошло и ей было за семьдесят. Может, она уже и померла, если подумать. Да. Вот она видела.
Он замолчал. Теперь он уже просто теребил шнурок и перестал притворяться, что помогает покупателям.
— Что видела? — спросил Джеймс, чувствуя, что иначе этот жирный мудак (извините, конечно, но в конце концов!) будет бесконечно продолжать свои деликатные намеки неизвестно на что. Он напоминал ему вульгарную бестактную тактичность дяди Себа, его бесконечную приятельскую болтовню.
— Там было собрание. Тогда они все время их устраивали, большие собрания на открытом воздухе. Это у них называлось Новое Откровение, это здесь было очень популярно. Сейчас, конечно, их тут сложно найти.
По его тону Джеймс почувствовал, что нарвался на типичный пример бесконечных межконфессиональных дебатов, которые происходили в этом районе постоянно. Когда они сюда приехали, он предполагал, что увидит упорядоченное общество методистов, долины, объединенные церковным пением. А потом он прогулялся по Фишгарду: да, методисты, но еще баптисты, конгрегационалисты, пресвитерианцы. Это если говорить только об англоязычных церквах. Церковь Уэльса, валлийские методисты, независимые, не говоря уже о невероятном количестве Свидетелей Иеговы и Утвердившихся в вере. Люди все были разделены такими же невидимыми и глубокими границами, как градации среднего класса в Хайгейте, и на границах происходят постоянные дрязги — и организационные, и доктринальные. Все протестанты, но друг против друга настроены так же, как все вместе против католиков, которых здесь найти было невозможно.
— Это было, видимо, очень важное собрание, собрались почти все в округе, кто входил в Новое Откровение, вплоть до Ллантието. Судя по всему, тысячи.
Проводили собрание на вершине утеса. Июль, наверное, был. Там был один важный священник, один из основателей Нового Откровения. Не помню уже, как его звали, но это был известный человек. Он стоял на такой платформе на краю утеса, которую специально построили, и унижал их всех, адским пламенем грозил. Люди всходили на платформу и исповедовались, а он им прощал грехи. Кричали, выли бог знает что. Эта старушка рассказывала, что когда священник касался людей, некоторые начинали молиться на старинный лад. Она почувствовала, как что-то распространяется по толпе: люди падали и катались по земле. Она поняла, что будет беда, и отошла в сторону, но все равно чувствовала это, что-то вроде электрического тока: люди рыдали, хватались друг за друга, исповедовались, а священник взывал к небесам, призывал Бога, просил его сойти с небес и спасти их.
Потом, как она сказала, он на миг замолчал, замахал руками, и ей показалось, что на него снизошел дух святой. Но на самом деле он начал падать с этой чертовой платформы, шаткая штуковина обрушилась. Все, конечно, ринулись к нему, и те несчастные, что стояли впереди, полетели следом за ним. Они, вероятно, подумали, что наступил Судный день или что-то вроде этого. Некоторые начали кричать «Назад!», но никто не слушал, все просто валили вперед. Она говорила, что точно не знает, но ей показалось, что некоторые просто прыгали, раскинув руки, в небо, как будто бы думали, что полетят прямо к Иисусу.
Но им, к сожалению, это не удалось. В результате все повалились огромной кучей на камни, сотни две их там было, попадали друг на друга, как мешки с песком, и этот важный священник оказался в самом низу. Многих смыло водой, потом несколько недель на берегу находили трупы. С тех пор Новое Откровение держится тихо, вот только собрали деньги на памятник. Мне кажется, этот случай, по существу, их прикончил.
«Эта плита воздвигнута в вечную память тех благочестивых душ, что соединились с райским хором на этом месте в 1928 г.». Вот и все, что там написано. И Иисус в окружении ангелов. Некоторое время они пытались представить все это так, будто бы случилось какое-то чудо, но никто не поверил.
Старуха рассказывала, что много лет ни с кем об этом не говорила. Ей было стыдно, что она там была, что чувствовала это электричество. Сказала, что никогда не забудет, как люди прыгали с утеса с распростертыми руками, призывая Иисуса. Мыс Споткнувшихся, да уж.
Продавец отвернулся. Джеймс посмотрел на Сэма, который пожирал его глазами.
* * *
— Папа? — прошептал он. — Я возьму «Рибок», можно?
Отделение острой психиатрии Кардиффской королевской больницы было многолюдным, ярко освещенным, рационально организованным местом. Медсестры с уверенным видом занимались своими делами. Медбратьев было больше, чем обычно. В атмосфере напряженной полезности среди работников в различном расположении духа и различных позах перемещались пациенты. Это было перемирие, угроза которому таилась в каждой чистой, хорошо освещенной палате. Это место показалось Джеймсу вполне подходящим для тех, кому изменило чувство реальности: это было нереальное место, совершенно непохожее на внешний мир. Убежище?
Адель находилась в палате для трудотерапии; в дальнем конце было отведено специальное место, где пациенты могли рисовать. Доктор Каванах говорила, что шизофрениками часто овладевает стремление к живописи, даже если до больницы они со школы ни разу не макнули кисть в воду. Многие писали внятные и профессиональные картины, будучи не способны делать что-либо еще. Конечно, для Адель это было не столько трудотерапией, сколько развлечением: арт-терапевт, приходившая два раза в неделю, была потрясена мастерством этой пациентки. Она спросила, нельзя ли посмотреть другие работы Адель — может быть, Джеймс принесет слайды? Адель отрицала, что в прошлом занималась живописью. Автором картин был кто-то другой, а потом ей их приписали. И только что законченное произведение ей тоже приписали. Она удивлялась, что терапевт не могла это понять: она, наверное, дура. Адель терпела ее интерес, ведь точно ничего не знаешь, может быть, она — один из пациентов. Она терпела ее. С презрением.
Джеймс купил цветы в ларьке возле автостоянки и выбросил их в урну у приемной. Они показались ему чем-то неискренним, притворно веселым, как кролики и Микки-Маусы, которыми люди обклеили стены палат, будто бы это могло помочь прогнать страх и галлюцинации. Поддельный оптимизм, чтобы избавиться от ужаса и чудовищной ледяной изоляции снов.
Он вручил медсестре одежду и предметы личной гигиены для Адель и остановился в дверях; тихо работал телевизор, на который почти никто не обращал внимания. Кто-то из пациентов взглянул на него, но как будто ничего не увидел. Каванах говорила об эффекте сужения реакции, апатии, в которую иногда погружались шизофреники. Крайним выражением этого было состояние, о котором Джеймс уже слышал: кататония, продолжительное состояние полной неподвижности, не вследствие паралича, а в результате атрофии всех желаний или сильнейшего страха перед любым действием. Доктор рассказала Джеймсу о
