Она посмотрелась в заводь и улыбнулась сама себе.
— Пойду сейчас туда, пусть волосы подсохнут. Ты не побудешь со мной? Я так люблю с тобой беседовать о том, о сем.
Опорожнив ведро, я взял его за ручку.
— Например, об Окандо?
Розалетта засмеялась.
— Можно и о чем-нибудь другом, хотя навряд ли у нас останется на это время.
Ее новая хижина выглядела довольно привлекательно, но я смотрел мимо. За рядом деревьев расстилался просторный луг.
— Мы и в самом деле на краю Броселианского леса?
— Да, отсюда уже начинаются поля, — подтвердила Розалетта. Она села на траву, спиной к солнцу, и распустила волосы. Я не замедлил растянуться рядом с ней.
— Там живут люди?
— Да, пастухи. И землепашцы, конечно.
— А есть ли города?
— Конечно, есть.
— Какие же именно? И далеко ли до них?
— Никогда не интересовалась, — положила Розалетта конец моим расспросам. — Серебряный Вихор, ведь ты не уйдешь? Мне бы так не хотелось теперь остаться одной.
Итак, наконец-то я выбрался из леса и теперь уже не буду блуждать наобум.
— Я не расстанусь с тобой до прихода Окандо, — заверил я девушку, — но за это рассчитываю получить ужин.
Ах, какое угощение она мне приготовила! Потом я слонялся вокруг домика, ожидая, пока Розалетта вымоется и переоденется. Ночью ее ожидали ласки — пока еще сдержанные… Она и ее ненаглядный будут нежно ворковать, а я буду ворочаться на голой земле, под открытым небом, терзаемый одиночеством.
— Ну, как я выгляжу? — спросила Розалетта, появляясь в дверях. Смотреть на нее было такое удовольствие, что я ненадолго позабыл о собственных огорчениях. Платье сидело как нельзя более удачно, не открывая и не подчеркивая излишне достоинств хозяйки. На нем не было узоров, но все украшения превосходил локон Розалетты, ожерельем обивший открытую шею.
— Душенька, — простонал я, — уберись с моих глаз, или ты разобьешь мне сердце.
— Мне бы хотелось это сделать, чтобы проверить, какое впечатление я произведу на Окандо.
— Что-то он не спешит! — Мне хватило низости подпустить ей эту шпильку.
Скорчив гримасу, Розалетта показала мне язык.
— А он сюда и не явится! Николен пообещал Окандо, что вернет ему Розалетту при помощи колдовства. Но для этого Окандо должен прийти вечером к колодцу желаний. И он поверил, поверил — ведь он влюблен в меня по уши!
Розалетта закружилась, точно балерина, и сделала пируэт.
— Ради меня Окандо готов на все… Ах, как он глуп и восхитителен!
И Розалетта упорхнула на свидание. А я остался наедине с собакой, которая рычала в конуре. Девушка растаяла в сумеречном лесу. Я угрюмо повернулся и зашагал в противоположную сторону.
Наутро мне предстояло пересечь поля, однако заночевать следовало в лесу. Я быстро нашел подходящее место, но укладываться было еще рано. С сожалением вспоминая о сигарах доктора Тенсаса, я сел, прислонившись спиной к стволу, и стал дожидаться, когда меня одолеет дремота.
Взошла луна, и мне стало казаться, будто в чаще кто-то шевелится. Мало-помалу я убедился, что не ошибаюсь. Из зарослей — весь в лунных пятнах и оттого похожий на картинку-загадку — появился лев.
Вовсе не радуясь разрешению загадки, я замер на месте. Ветер дул в мою сторону, и я знал, что если не буду двигаться, лев мною не заинтересуется. Но опасность все же существовала. Лев медленно ступил на поляну. Лунный свет озарил его с головы до пят. Живот льва круглился; зверь неспешно переставлял свои тяжелые лапы. Страх мой уменьшился: это был толстый, ленивый царь зверей, совершавший прогулку после сытного ужина.
Однако зверь не забывал об осторожности. Проходя мимо меня, он замер, подняв переднюю лапу. Это была классическая львиная поза. Но он недолго оставался недвижим: какое-то существо тихонько подкралось к залитому луной сановитому львиному тылу. Существо это принадлежало, скорее всего, человеческой породе. Насмешник так умело подражал львиной царственной походке, что я невольно усмехнулся. Лев мягко вильнул хвостом. Незнакомец, оттянув хвост в сторону правой рукой, левую резко выбросил вперед. Я не видел, что он держал в руке. Впрочем, тот, кто в детстве забавлялся втыканием булавок в известного рода выпуклости, заполняющие ячейки гамака, без труда узнал бы это движение. Но ни один из любителей подремать в гамаке не оправдал бы ожиданий проказника в столь полной мере, как этот лев. Он и завыл, и зафыркал, и зарычал. При этом он прыгал, вертелся волчком и бил лапами по воздуху. Его мучитель оказался достаточно проворен, чтобы успеть при жизни насладиться исходом шутки. Не успел лев обернуться, как он уже растянулся за островком папоротников рядом со мной: я мог бы даже пнуть его ногой, если бы захотел. Но у меня не было ни малейшего намерения рисковать, пока зверь все еще бесновался. Он колотил лапами по воздуху, словно пытаясь достать врага, которому бы мог отомстить сполна. Разок-другой он, подпрыгнув, крутанулся, желая убедиться, что позади него никого нет. Наконец, устав воевать с собственной тенью, он издал оглушительный рев и скрылся в зарослях.
Едва лев исчез, его обидчик предался необузданному веселью. Он катался по земле, взбрыкивая ногами, и едва не задыхался от хохота. И мои плечи тоже тряслись. Все, что случилось, было в самом деле уморительно, к тому же нервы мои щекотала доля примешанного к этой комедии смертельного риска.
Осознав, что лев уже не сможет меня услышать, я без стеснения прыснул со смеху.
— Прекрасное хобби, приятель, — польстил я затейнику, — но на жизнь этим не заработаешь.
Мой сосед так и вздрогнул от неожиданности. Подскочив, он завис над землей, немного отпрянув от меня, — не понимаю, как ему удалось это сделать. Впрочем, он тут же вновь плюхнулся на траву.
— А я его заставил разговориться, верно? — захихикал он. — Хорошо я его пощекотал.
Мы находились в тени, но видел я незнакомца достаточно отчетливо. Это был коротышка с непомерно большой головой и широкими плечами. Судя по очертаниям его башки, волосы у него были густые и спутанные. При этом уши — странные уши, надо сказать, — выступали из шевелюры торчком.
— Чем же ты его кольнул? — полюбопытствовал я.
— Преотличным терновым шипом, длиной в три дюйма. Вогнал его в ножны по самую рукоятку… А горячий у него нрав, верно?
Я вспомнил, с какой яростью крутился и махал лапами лев.
— Да, несколько вспыльчив, — согласился я. — Но не сократят ли тебе жизнь подобные шутки?
Он фыркнул.
— Ты имеешь в виду этот спектакль? Уверяю тебя, меня немногие переживут.
— Значит, люди в этих краях рано умирают.
— Вовсе нет. — Он сел, обхватив колени. — Жизнь моя измеряется не годами, а столетиями. Я здесь главный старожил.
— Горько, наверное, быть сиротой, — посочувствовал я ему. Если длинную небылицу делить пополам, в одной из половинок, возможно, сыщется немного правды. — Если ты и в самом деле древнейший из коренных жителей, — продолжал я, — ты, наверное, подскажешь мне, как добраться туда, куда я направляюсь. Кому я ни называл это место — никто о нем ничего не знает.
— Если и я о нем ничего не знаю, то его просто-напросто не существует, — заявил балагур. — Вся эта страна знакома мне до боли — не хуже, чем львиному заду — терновый шип. Спрашивай о чем угодно. Мне хорошо известен рацион Гери и Френки; известно и то, что делал Джек Уилтон в доме Понтия Пилата. Я знаю, как Дагда нарек свою арфу и на какую ставку играл Сетна. Я знаю, с кем связался Куварбис и почему у Ильмаринена было много хлопот со второй женой. А что тебя интересует?
— У меня назначена встреча с приятелем — если он еще жив, конечно, — в Хеороте. Известно тебе такое название?
— Мне? — фыркнул он. — Ты бы еще спросил, известно ли мне, о чем мечтают незамужние девушки. Нет-нет, вовсе не о том, о чем ты подумал. Что ж, если ты хочешь попасть в Хеорот…
