Выжить должны сильнейшие, наиболее приспособленные, те, кто заслужил право на жизнь, а не те, кто является тяжким бременем для государственной казны, и не те, кто пытается затронуть чувствительные струны в душах людей рассуждениями о равенстве и справедливости и прочим прекраснодушным бредом. С ними тоже придется разделаться, уничтожить их после того, как они сыграют свою роль. После того, как он использует их для достижения собственных целей, перетянув на свою сторону страстными речами в Парламенте, в которых он неизменно проповедовал то, что эти дураки хотели слышать.
И, наконец, нужно будет избавиться от нечистокровных англичан — ирландцев, евреев, цыган, всех нечистых. Англия — для англичан.
Таков был совершенный, продуманный, предопределенный порядок.
Богом данное право королей — вот основа мирового порядка, вот истина, о которой забыли так надолго, что теперь ее воплощением был пускающий слюни, слабоумный, второразрядный «король» германского происхождения, бродящий по балконам королевского дворца с волочащейся по полу спутанной седой бородой. Безумный король и выводок его интригующих слабохарактерных детей, которыми верховодил наихудший из них — Георг, принц Уэльский, способный оценить хорошо сшитый костюм, но не способный добиться послушания от своей распутной жены.
Страна уже была на грани мятежа. Война с Наполеоном Бонапартом, растущая угроза войны с Америкой, оскудение королевской казны — а принц Уэльский в это время выбрасывает тысячи фунтов на строительство еще одного дурацкого дворца в Брайтоне и консультируется со своим поваром чаще, чем с министрами кабинета. Это заставляло усомниться в том, что принц Уэльский станет когда-либо Георгом IV.
Люди в равной мере боялись того, что король Георг умрет, и того, что он будет жить вечно. Кое-кто стал снова поговаривать о том, чтобы сделать тщеславного пустоголового транжиру принца Уэльского принцем-регентом и вручить бразды правления в его некомпетентные руки.
Не нужно было больше ждать, когда наступит время для установления нового порядка, основанного на разумных посылках, — избранные занимают то положение, какое заслуживают, лучшие представители остальной части населения отбираются для служения этим избранным, для помощи в превращении Британской империи в такое государство, которое будет вызывать зависть у всех соседей. Это время уже пришло. И он станет тем, кто будет править этой империей. Он станет королем. Нет, больше, чем королем. Он будет Всем и Всеми, высшей властью. Да, недалек тот день, когда люди будут дрожать у его ног. И Маргарита, прекрасная пылкая Маргарита будет принадлежать ему. Безраздельно. Так, как должна была принадлежать ему Виктория.
Проклятая судьба. Она распорядилась так, что он надолго уехал из дому, а в это время Жоффрей Бальфур вскружил хорошенькую головку Виктории своими дурацкими поэтическими бреднями. Кто бы мог подумать, что ее отец окажется настолько глуп и позволит ей выйти замуж в шестнадцать лет, до того даже, как ее вывели в свет. Потеря Виктории больно его задела, но куда больнее было то, что она про меняла его на Жоффрея Бальфура, человека ниже его во всех отношениях.
В прошлом году он снова проиграл. Его расчеты оказались ошибочными, а Виктория показала себя совсем не такой женщиной, какой он ее всегда представлял. Но ему не следовало выходить из себя. Это было глупостью, потенциально опасной глупостью. Все равно она к тому времени стала уже слишком старой и наверняка слишком слабой, да к тому же и поглупела за годы, прошедшие после той опасной катастрофы с Жоффреем Бальфуром. Но он так долго мечтал о ней, что даже не удосужился подумать о последствиях брака с женщиной, которая, скорее всего, была уже бесплодной, а, может быть, и психически неуравновешенной.
К счастью, он не был упрямым и ограниченным. Он готов был внести некоторые небольшие изменения в свой план. А за прошедший год он его даже усовершенствовал.
В третий раз он добьется успеха. Маргарита в избытке обладала всеми теми качествами, которых не хватало ее матери. Виктория была слабой, Маргарита сильной. Виктория быстро поддалась старости, утратила вкус к жизни. В Маргарите через край били молодость, энергия, страсть. Скоро он перестанет таиться, даст ей знать о своем растущем восхищении, своей привязанности к ней и потихоньку, исподволь, начнет приучать ее к мысли о браке с ним. Вместе они положат начало замечательной династии… он скользнет между ее бедер с шелковистой кожей… его мужское естество пройдет сквозь занавес ее девственности и войдет туда, где ему и надлежит быть… и извергнет семя в самые ее глубины, а она будет выгибаться в экстазе, выкрикивая его имя…
— Вильям? А, Вильям, вот ты где, в этом темном углу. Твой слуга сказал, что я найду тебя здесь. Опять вынашиваешь честолюбивые планы создания империи, а?
Вильям Ренфру, граф Лейлхем отвернулся от окна и небрежно кивнул, приветствуя сэра Ральфа Хервуда.
— Может, и так, Ральф, — тихо ответил он, садясь на диванчик с изогнутой спинкой, стоявший в середине комнаты, — спина выпрямлена, ноги твердо упираются в пол, — но, во-первых, я, в отличие от Милтона, не закрываю глаза на реальную действительность, а во-вторых, наша, как ты ее назвал, империя возникнет в результате планирования и решительных действий, а не в результате воззваний к Богу или Дьяволу.
Он улыбнулся, давая сэру Ральфу понять, чтобы тот сел рядом.
— Ну а как дела у тебя этим прекрасным утром? Наверное, полон хороших новостей о нашем грядущем успехе?
— Не совсем так, Вильям. Американец бесполезен. — Сэр Ральф откинулся на подушки, положив ногу на ногу.
Его лицо с правильными, но лишенными индивидуальности чертами, приняло выражение, которое при внимательном рассмотрении можно было бы назвать хмурым. Вообще-то лицо сэра Ральфа было настолько невыразительным, что, глядя на него, невозможно было определить, умен этот человек или нет, испытывает ли он в данный момент страх, удивление или какое-то совсем другое чувство.
Сэр Ральф, давно пришел к выводу Вильям, был подобен чистому листу бумаги, на котором можно было писать все что угодно, гадая о том, что же спрятано внутри. Если, конечно, кому-то хотелось копаться в таких глубинах, но большинство подобного желания не проявляло. В этот эгоистичный век проще было предположить, что сэр Ральф был просто покладистым человеком, верил в то же, во что верили и вы, чувствовал так же, как и вы, хотел того же, чего и вы. Никому, за исключением Вильяма, не пришло бы в голову заподозрить сэра Ральфа в том, что у него есть хоть какое-то честолюбие.
В этом он был и похож и непохож на него самого, размышлял Вильям, ожидая, когда сэр Ральф выскажется более подробно. Вильям отдавал себе отчет, каким он кажется окружающим, какое впечатление производят его смуглое красивое лицо, появившаяся в последние год-два на висках седина, аристократические черты, образцовый экипаж и безукоризненные манеры. Но как бы долго и внимательно вы ни вглядывались в его красивое лицо, вы все равно не поняли бы, что он за человек на самом деле. Даже Ральф Хервуд, друг детства, не знал этого.
Сэр Ральф как нельзя лучше подходил для роли его помощника, являясь идеальным доверенным лицом, а при необходимости и превосходным дублером. Он был способным конспиратором, умел командовать людьми и внешне производил впечатление лидера их маленькой группы, но, как и любой другой, он не был незаменимым. Он сам этого не знал, зато знал Вильям.
Любого можно заменить и от любого можно избавиться.
От любого, за исключением женщины, предназначенной ему в супруги. За исключением Маргариты.
Вильям сложил длинные пальцы пирамидкой и посмотрел поверх них на сэра Ральфа. Судя по всему, Ральф сказал все, что собирался, относительно Томаса Донована.
— В чем дело, Ральф? Ты, что, сегодня утром только выносишь вердикты и ничего больше? Может, ты устал и не можешь пояснить свои слова без подталкивания с моей стороны? Ну что ж, я поставлю перед тобой прямой вопрос: почему американец бесполезен?
— Потому что он невежественный осел, — ответил сэр Ральф, пожимая плечами. — Не представляю, почему Мэдисон прислал его, если только не предположить, что американский президент играет с нами, вовсе не желая ввязываться в то, что в некоторых кругах может быть расценено как сомнительные тайные операции. Я имею в виду переправку в Америку оружия и денег, предназначенных на военные цели, что, безусловно, ослабит наши войска. И это в то время, когда мы находимся в состоянии войны с Францией. Да,
