думаю, даже Бонапарт не счел бы это забавным. Вспомни, что случилось с Бенедиктом Арнольдом, Вильям. Он заслужил всеобщее презрение, когда попытался передать Уэст-пойнт Клинтону. Не далее чем на прошлой неделе Стинки рассказал мне, как он и несколько его приятелей устроили как-то несколько лет назад выпивку и, нагрузившись как следует, отправились помочиться на могилу Арнольда.
Лейлхем аккуратно поправил лацканы визитки.
— Не будь вульгарным, Ральф, — проговорил он со вздохом. — Будь конкретным. Что именно в поведении этого американца привело тебя к мысли, что он, как ты выразился, невежественный осел?
Сэр Ральф встал и начал расхаживать по персидскому ковру, лежавшему перед диваном.
— Перри говорит, что невежество — это недуг, который поражает ирландцев еще во чреве матери. И хотя Донован, безусловно, еще не успел оторваться от своих ирландских корней, ответ, думаю, не так прост. — Он остановился и проницательно посмотрел на графа. — Видишь ли, я не считаю, что Донован глуп. Напротив, я нахожу его весьма толковым. Но он подходит к делу так, словно это игра, своего рода забавная проказа, и это показывает его невежество. Понимаешь, Вильям?
— Я понимаю, что этот самый Донован осознает то, чего не понимаешь ты. Ему нечего терять, Ральф. Как только мы приведем наш план в действие, как только мы закончим наше дело с ним, наш американо- ирландский заговорщик вернется к себе в Филадельфию и будет там в полной безопасности, в случае если наш заговор раскроют. А мы одним только своим обращением к Мэдисону показали, что Англии грозит опасность изнутри. Американцы ничего не проиграют, как бы все ни обернулось.
Граф медленно поднялся, подошел к шератонскому зеркалу, висевшему над комодом, и уставился на свое отражение.
— Я бы предпочел, чтобы они не осознавали нашей уязвимости. Это осложняет все дело.
— Да, — согласился сэр Ральф своим обычным ровным тоном, так что граф не знал, испуган он или торжествует. — И еще тот факт, что наш коварный мистер Донован высокомерно заявил о своем намерении соблазнить Маргариту Бальфур до конца нынешней недели. Ловкий сукин сын. Я из достоверных источников знаю, что за время своего пребывания здесь он вскружил голову не одной дебютантке нынешнего сезона, так что это не пустое хвастовство. Вильям? Вильям, ты меня слышишь?
Вильям Ренфру не ответил. Он не двигался. Он не дышал. Он не желал никак реагировать. Он просто смотрел на свое отражение в зеркале и видел, что, несмотря на выработанную с годами привычку не выдавать своих чувств, его левое нижнее веко задергалось в нервном тике.
— Доброе утро, дедушка. Что-то ты рано встал сегодня. И выглядишь как новенький шиллинг в этом новом жилете.
Маргарита поцеловала сэра Гилберта Селкирка в лысину и, повернувшись к буфету, принялась накладывать себе на тарелку еду из стоявших на нем серебряных блюд. Положив щедрую порцию омлета и двойную порцию бекона, она, зажав в зубах тост, уселась напротив сэра Гилберта и улыбнулась ему, не выпуская изо рта все еще теплого хлеба.
— Я вижу, ты надела костюм для верховой езды, — заметил сэр Гилберт рокочущим густым, будто идущим из самой глубины его довольно объемистого живота голосом. — Придется мне попросить Финча, — он улыбнулся дворецкому, который бесшумно вошел в этот момент, чтобы налить Маргарите дымящегося кофе, — передать на конюшню, что, возможно, понадобится моя лебедка, чтобы подсадить тебя в седло. Ты положила себе столько, что хватило бы целому батальону на неделю.
— Хорошо, сэр, — сказал Финч, отходя от стола, — я прослежу, чтобы ваше распоряжение было выполнено немедленно.
— Попробуй только, Финч, — вмешалась Маргарита, вынимая изо рта тост, — и я расскажу Мейзи, какими влюбленными глазами ты смотрел на новую горничную, убирающую наверху, когда она наклонилась, чтобы поднять ведро.
— Мисс Маргарита! Мейзи замучает меня нравоучениями и, чего доброго, заставит слушать проповедь из этой ее книги, которую она таскает в кармане. Вы этого не сделаете.
Комнату огласил раскатистый смех сэра Гилберта, от которого угрожающе задрожала посуда.
— Черт возьми, Финч, не осложняй своего положения и не проси ее чего-то не делать. Конечно же, она это сделает. Этот ребенок жить не может без каверз.
Финч быстро ретировался под хихиканье Маргариты, которая затем повернулась к деду. Этим утром сэр Гилберт выглядел очень хорошо.
— Старый проказник, — сказала она, показывая на него вилкой. — Послушав тебя, любой бы решил, что я настоящее дьявольское отродье. Ты принял утреннюю порцию того нового тоника, что прописал тебе вчера доктор?
— Конечно. — Сэр Гилберт опустил выцветшие голубые глаза на тарелку с остатками собственного обильного завтрака. — Ты сегодня с утра задалась целью вести себя понахальнее, девочка.
Маргарита, нахмурившись, отложила вилку. Дедушка был единственным, кто у нее остался, и она все яснее видела, что он стареет. И как бы она ни пыталась отрицать это, он действительно старел, что стало особенно заметно после смерти ее матери в прошлом году. Маргарита боялась, что он умрет, оставив ее совсем одну. Она твердо решила сделать все, что от нее зависело, чтобы продлить ему жизнь еще лет на десять — на двадцать.
— Не лги мне. У тебя это плохо получается. Сэр Гилберт поднес ко рту салфетку и кашлянул в нее, близоруко глядя на Маргариту.
— Черт, ты надоедаешь мне вдвое больше, чем твоя покойная бабушка, а она приставала ко мне втрое больше, чем я мог выдержать. Я приму проклятое лекарство позже, обещаю. И запью его отвратительный вкус лечебной порцией джина.
Маргарита улыбнулась, и, откусив изрядный кусок бекона, обвела взглядом залитую солнцем комнату — погода обещала быть прекрасной.
— Что ж, это справедливо, — прожевав, ответила она. — Только пусть это будет полстаканчика мадеры, а не твоего обычного «Блу Руин»[3]. Что за ужасное название для джина! А теперь, не хочешь ли ты узнать про джентльмена, с которым едет сегодня кататься твоя единственная внучка?
Сэр Гилберт оттолкнул тарелку и поставил локти на стол.
— Это смотря по обстоятельствам. Он моложе Господа Бога? У тебя, Маргарита, есть одна странность: ты позволяешь ухаживать за собой людям, которым больше подошло бы ухаживать за твоей дорогой ушедшей от нас матушкой, когда она была молодой. Кстати, если вспомнить, они все это и делали.
Маргарита опустила глаза к тарелке.
— Да, им всем сейчас примерно столько же лет, сколько было бы отцу, будь он жив, — спокойно согласилась она. — Едва ли их можно назвать дряхлыми. Но сегодняшний джентльмен значительно моложе.
И, возможно, вдвое опаснее, добавила она про себя.
Сэр Гилберт наклонился вперед, прищурив глаза.
— Насколько моложе? Я поспорил с Финчем. Ему сорок? Тридцать? Ну же, говори, девочка, от твоего ответа зависит судьба моих пяти фунтов.
— Мне исполнился тридцать один, сэр, и, может быть, вам будет приятно узнать, что я сохранил все свои зубы.
Маргарита резко повернула голову в сторону холла и увидела высокую фигуру Томаса Джозефа Донована, опиравшегося о стену арочного прохода. Финч стоял сзади с открытым ртом — он, видно, как раз собирался объявить о посетителе. Дворецкий пришел в себя быстрее, чем Маргарита, которую заново потрясли смеющиеся голубые глаза Томаса.
— Сэр Гилберт, вы должны мне пять фунтов, — объявил он, улыбаясь с довольным видом, — и, почтительно поклонившись, удалился.
— И я с радостью их тебе отдам, нахальная обезьяна, — крикнул сэр Гилберт ему вдогонку, затем жестом предложил Томасу сесть с ним за стол. — Садитесь, мой мальчик, садитесь. Мы тут без церемоний, правда, Маргарита? Превосходного кавалера ты себе выбрала. По крайней мере, восемнадцать ладоней росту.
— От макушки до пяток скорее двадцать, сэр, хотя до сих пор мне не приходилось мерить свой рост в лошадиных мерах, — весело ответил Томас, садясь во главе стола. Как будто он был здесь своим
