Ведь ум его по-прежнему остер, чутье — верно, хватка — тверда.
Кузен Говард нарушил молчание, и я поняла — он вспоминал Армаду, когда во главе английского флота вел собственную войну против короля Испанского.
— Упокой Господи его душу, — мрачно сказал Говард, — и избави нас от такого конца.
— Аминь! — подхватила я. — Благодарение Богу, теперь он покоится в мире!
— Очень может быть, мадам, мир осенит и нас, — просипел Берли. — Его сын, молодой Филипп, не унаследовал отцовского нрава, он не будет искать войны.
— Ха! — Мой лорд громко рассмеялся прямо в лицо старику. — Значит, сэр, самое время ее ему навязать!
Роберт отцовским жестом задумчиво свел пальцы и прошептал:
— Блаженны миротворцы…
Мой лорд снова вспылил.
— Чтоб вам провалиться, миролюбцы трусливые! — с жаром вскричал он. — Разве вы не видите, что лишь война доставит нам почетный мир и что единственный почет, который может сыскать мужчина, достигается на войне! Сейчас мы можем разнести их в клочья, размолоть их мясо, растереть их кости в муку, чтобы псам войны не осталось на поживу ничего, кроме вражеских ладоней! А для Ее Величества, — поспешно добавил он, почти не удостоив меня взглядом, — будут сожженные галионы, захваченные города и сокровища, честь и слава!
Столько же, сколько после Кадиса и других ваших авантюр!» — желчно подумала я. Он словно прочел мои мысли — вскинул голову и гневно посмотрел на меня.
— И все ради вас. Ваше Величество, все, все ради вас!
Берли устало покачал головой. Он подвинул вперед маленькую книжку, которую держал под рукой, и дрожащим пальцем указал на пятьдесят пятый[11] псалом: Кровожадные и коварные не доживут и до половины дней своих».
Лицо моего лорда почернело от возмущения.
— Клянусь ранами Божьими, сэр, мне не возражают! — Он схватился за шпагу.
Как, угрожать Берли? Больному старику? Я в испуге схватила его за руку — не то бы он вскочил.
О чем он думает? Я с ужасом видела, что не он один держится за эфес — кузен Говард тоже привстал. Я мотнула головой, он плюхнулся в кресло, но глаза его, суровые и пронзительные, следили за моим лордом, как за ядовитой гадиной. У меня голова пошла кругом.
— Ладно, милорды, — пролепетала я, — оставим этот разговор. Как насчет Ирландии? Депеши день ото дня все мрачнее. Бунтовщики копят силы, я боюсь мятежа — как его избежать?
— Его не избежать, — мрачно сказал Говард. — Ирландия — это бродильный чан, нам никогда не удавалось ее усмирить! Единственный выход — послать туда войско, возглавляемое крупным военачальником, чтобы объединить тамошних наших людей, которые действуют каждый на свой страх и риск и не способны сдержать восстание.
Ирландия всегда воюет… никогда не замиряется… послать войско… если не справится, послать другое… вечная история с Ирландией…
Сердце мое упало, желудок свело — обычная свистопляска.
Люди и деньги!
Всегда их мало!
Всегда!
Я ухватилась за мыс корсета, с силой вдавила его в живот, чтоб унять расходившееся нутро.
Потом подождала и заговорила уже спокойно:
— Кто будет этим видным военачальником?
Ноллис, молодой Ноллис, белокурый в мать и ничуть не похожий на моего старого кузена, впервые подал голос:
— Это должен быть знатный вельможа, дражайшая миледи, наделенный Вашим Величеством полной властью, чтобы не только подавить бунтовщиков, но и увлечь за собой честных людей.
— Милорд казначей? — повернулась я к Берли.
— У нас есть лорд Маунтжой, мадам, верный слуга и опытный воитель.
— Или молодой лорд Кобем, — вставил Роберт. Он пристально взглянул на меня. — Если Ваше Величество не намерены назначить его на отцовскую должность хранителя пяти портов.
Я улыбнулась: он угадал верно.
— Хранителя пяти портов? — грубо вмешался мой лорд. Тряхнул головой. — Нет, нет. Ее Величество не отдаст это место Кобему!
Он повернулся ко мне, заговорил без тени учтивости. Как же он изменился! Кадис его преобразил!
— Я должен получить этот пост для Саутгемптона, он на мели и нуждается в доходах, — легко объявил он. — И Маунтжоя в Ирландию я как главнокомандующий вашими сухопутными силами не пущу.
Нуждается в доходах?
Он не пустит?..
Он — главнокомандующий?..
Все навалилось на меня разом — Испания, Ирландия, враги засели в Кале, четыре года подряд недород, люди голодают, в казне ни пенса, ни фартинга, чтобы как-то помочь, а мой, видите ли, лорд не пустит…
Что-то сломалось у меня в голове.
— Он нуждается в доходах? — в ярости завопила я. — А вам нужна война, вам нужно командовать? — Я повернулась к моим лордам:
— Клянусь Богом, он здесь король, не я! — В бешенстве я перегнулась через стол, схватила его за мантию. — Не будет по-твоему! Кобем получит должность хранителя пяти портов, и я — я, Елизавета, королева Елизавета, — решу, кого отправить в Ирландию!
Мои лорды как стояли вокруг стола, так и застыли в ужасе. Берли придвинулся ко мне, словно желая заслонить своим бедным старческим телом, Говард, сидящий рядом с моим лордом, следил за ним, как следят за скорпионом.
Мой лорд грохнул кулаком о зеленую скатерть.
— Господи, вам нравится все делать мне наперекор! — вскричал он страстно. — Однако ваша милость должна понимать…
— Малыш, малыш! — Не помня себя от ярости, я тоже стукнула по столу. — Слова вы должны» не обращают к венценосцам![12] Нет, это вы должны согнуть свою жестокую шею, повиноваться, приходить и уходить по моему зову, как делают те, кто старше и лучше вас!
У юного Ноллиса от ужаса глаза полезли на лоб, кузен Говард с каменным лицом медленно подвигался на край стула.
— И вы уйдете! — визжала я. — Уберетесь прочь от двора, в свои поместья, и будете сидеть там, покуда не научитесь служить мне со всем почтением!
Я, задыхаясь, вскочила на ноги. Казалось, все это происходит во сне — мой лорд тоже встал.
Его лицо только что было красным от гнева — теперь оно побелело и сверкало, словно у смертельно больного. Вся комната замерла.
— Что ж, — сказал он непривычным глухим голосом, — теперь я понял, каково это — служить… — Он замолк и выпустил каждое слово, будто стрелу с отравленным наконечником:
— Служить… незаконнорожденной… бабе!
Из глотки его вырвался звук, похожий на дикий хохот. Он оттолкнул стул и полуобернулся к дверям. В эту секунду я метнулась к нему, схватила за высокое плечо и развернула к себе лицом. Я не слышала слов, брыжжущих из моего открытого рта. Но эти, я знала, вырвались из глубин моей души: Никто не смеет называть меня незаконнорожденной…» Я отвела руку и с размаху дала ему пощечину.
— Ну, берегитесь!
Он молниеносно выхватил шпагу, убийственная ярость исказила его лицо. Говард с грохотом отшвырнул стул и очутился между нами, лицом к моему лорду.
— Ради всего святого! — заорал он. — Придите в себя! Это королева. Ее Величество, ваша государыня! Обнажать в ее присутствии шпагу — измена! Прочь! Прочь!
