Однако вот ведь женское сердце! Спустя несколько дней после высадки в Шотландии донесли нам Сесиловы «глаза» (иные из них видели ее письма в то самое время, когда она — или они — их писали), она уже искала нового мужа по всему свету.
— Она хочет выйти за?.. — выдохнула я, в ужасе пренебрегая грамматикой, ошеломленная немыслимостью сообщения Сесила. — За дона Карлоса? За этого испанского инфанта, нет, за это чудовище, Филиппова наследника?
«И моего отвергнутого жениха», — подумала я не без злого удовлетворения, ведь меня за него сватали еще в Мариино царствование. Теперь мой несостоявшийся жених уже не дитя, а юноша, физический и умственный урод, причем еще неизвестно, что хуже.
Известно ли это Марии? И важно ли?
А Филиппу?
Он взял себе жену-француженку, получит ли он еще и Шотландию в приданое за невесткой, чтобы вновь окружить меня со всех сторон, как некогда пыталась Франция?
Как терзали меня эти страхи! Как одиноко мне было без Робина, без всякой поддержки!
А Мария заигрывала не только со всем миром, ей приходилось лебезить и передо мной. Кто, как вы думаете, прискакал ко мне в Уайтхолл, проделав весь путь из Шотландии до моих дверей на крепкой гнедой лошадке, как не ее собственный чрезвычайный посол.
— Зачем пожаловали, сэр?
Мэтленд Летингтон был одарен недюжинным красноречием, и весьма кстати! «Моя госпожа приветствует la plus belle reine d'Angleterre („Прекраснейшую королеву Англии, — гневно отметила я про себя, — а она-то, без сомнения, la plus belle остального мира“) и молит вас подумать о встрече — если не в Лондоне и не в Эдинбурге, то где-то на полпути между вашими королевствами.
В Йорке!
Встретиться с Ней в Йорке?
Почему бы нет?
Это позволит избежать опасности, неизбежной, если принимать ее в Лондоне, даст случай вы сказать ей в лицо, что я никогда не назову ее наследницей, дабы не напророчить самой себе смерть! — а заодно и удовлетворить свое любопытство, взглянуть на эту девочку-королеву, очаровательную девятнадцатилетнюю вдовушку, об очаровании которой только и говорят.
И я успею кое-что сделать загодя.
— Где моя кузина, леди Екатерина Грей?
Сегодня я еду охотиться — она едет со мной.
Стояло прекрасное лето — чудная охотничья пора. Однако моей мишенью в тот день был не вепрь и не олень. Если я приближу к себе Екатерину, осыплю милостями, даже выдам замуж или по крайней мере притворюсь, будто подумываю об этом, Мария и весь мир увидят, что, коли дело дойдет до наследования, у нас в Англии есть свои кровные наследники Тюдоров, которых я могу, если потребуется, возвеличить собственной рукой, и нечего всяким Стюартам совать свои ведъминские сопливые носы в наши дела.
— Ваше Величество, госпоже Екатерине сегодня неможется, — доложила леди Джейн Сеймур.
— Неможется? Отчего?
— Вчера она переела абрикосов, у нее к ним слабость.
— В середине лета? Они же еще зеленые!
— Зеленые, мадам, вот сегодня с утра ее и выворачивало наизнанку, но она клянется завтра быть к вашим услугам.
— Хммм.
За кого бы выдать Екатерину? При дворе есть молодые лорды: Рэтленд, Девере и скучный граф Гертфорд. Однако, если я выдам ее замуж и она родит пресловутого сына, этого призрачного принца из Тюдоров…
Брату Эдуарду в октябре исполнилось бы двадцать пять — вот уже целое поколение, как у Тюдоров не рождаются принцы…
И новый родится у Екатерины?
Типун мне на язык!
Это было странное лето, в воздухе пахло свадьбами. Верный Эрик совсем распалился от моей уклончивости и, дабы ускорить сватовство, прислал из Швеции своего канцлера. Вот в кого влюбилась бы и слепая, хотя Екатерина, бледная, жмущаяся у моего трона, похоже, этого не замечала.
— Скажите, милорд, — спросила я, когда он прикладывался к руке, — все ли мужчины в ваших краях столь же длинноноги, пригожи и рыжеволосы?
Он поклонился, коснувшись шляпою пола, но не сводя с меня голубых, как бирюза, глаз.
— Мадам, мой государь — красивейший мужчина Европы и ждет одного вашего слова.
Я взглянула на Робина. Он словно и не слышал.
А с красавцем ландграфом прибыли восемнадцать пегих скакунов, подобранных в масть, мышино-белых, с длинными шелковистыми щетками цвета слоновой кости, расчесанными, словно у девицы к первому причастию. Мне пришлись по сердцу Эриковы кони, а еще больше — два корабля с полными сундуками золота, алмазов с перепелиное яйцо, изумрудов, жемчуга. Любование ими отчасти исцелило мои сердечные раны.
А другие тем временем шли к венцу. Мой двоюродный дед Говард выдал свою дочь леди Дуглас за графа Шеффилда. Привез он ко двору и своего сына, юного Чарлза, робкого, но зоркого и смышленого. К свадьбе моя чулочница сотворила чудо — чулки из лучшего шелка, какой только видел свет. И хотя свет их не увидел, все ж это было еще одно мимолетное утешение.
А в утешении я нуждалась. Семнадцать весен исполнилось юной Дуглас, не так уж мало для невесты, когда двенадцатилетние идут к алтарю, — на десять лет меньше моего, да куда там — ведь мне к тридцати пошло! — и уже зубы побаливают, будто мало другой боли…
На свадьбе Екатерина честно держалась рядом со мной, но я никак не могла взять в толк, что ее тревожит.
— Ну, душенька, — сказала я шутливо, потому что хотела, чтоб к ее бледным щекам прилило хоть немного доброй тюдоровской крови, — что вы скажете, если теперь мы подыщем муженька вам?
Она через силу изобразила улыбку и слабым голосом ответила:
— Я не хочу выходить замуж. Я счастлива оставаться девицей и служить Вашему Величеству.
Что на нее нашло? Куда подевались прежние заносчивость и похвальба?
— А, чепуха, — отрубила я. — Не говорите так. Мы найдем вам мужа, не бойтесь! Вот, отведайте пирога с дичью, выпейте доброго вина, это вас подкрепит.
И все равно ее затравленный, нездоровый взгляд провожал каждый мой шаг.
Мне было не до Екатерининых капризов. Может, просто девичья дурь напала от жары — и жара эта действовала не на нее одну.
Как ни старалась я глядеть в другую сторону, я знала, что глаза всего двора устремлены на Робина. Он теперь — вдовец. Женится ли он снова?
Или заведет пассию?
Чего ради я за ним слежу?
И какое мне дело?
Он все время находился рядом в присутствии и в моих покоях. Мило беседовал, был приятен и предупредителен в обхождении, порой даже шутил. Но я видела перед собой другого Робина, не того, которого я знала. Если я охотилась, он охотился со мной, но всегда держался позади.
Если я заговаривала, тут же отвечал, если я танцевала, танцевал тоже.
Но он больше не искал встречи со мной.
А пока я изводилась этим и боролась с собой, наш и без того печальный двор посетила новая печаль — умерла бедняжка Джейн Сеймур.
Как и Эми, она умерла совсем молодой.
В один день, даже можно сказать, в одночасье — от оспы. Я рыдала о ней, двести плакальщиков по моему приказу присутствовали на отпевании в Вестминстере, все мои дамы и кавалеры провожали ее в последний путь.
