— Веду передачу на ТВ. Смогу тебя показать. Эпизодически...
— И что вы там делаете?
Тартасов попытался объяснить ей про «Чай с конфетой».
— Не представляю даже! — хмыкнула Галя. — Зачем таких, как вы, на экране показывать?
Тартасов возмутился:
— Что значит показывать! Глупенькая!.. Это я показываю того или иного человека.
— А дальше?
— Что дальше?
— Покажете меня — и что?
— А показать человека по телевизору — это все равно что дать человеку большие деньги. Вот я и покрою долг...
Девица сбила с сигареты столбик пепла в фикус, что на подоконнике, и закричала:
— Ляльк! Нас обещают в телике показать — дашь за это?
— Фиг!
Рыженькая Алла игриво спросила:
— Голышом покажут? или в купальниках?
Все трое хихикали, а Тартасов, грозя пальцем, возмущался — никаких голышей и никаких купальников! Серьезная передача!
В комнату заглянула Лариса Игоревна, позвала:
— Сергей Ильич. Чай...
Девицы тотчас перестали хихикать.
Она увела Тартасова с собой — усадила за стол в своем кабинетике. Чай, и точно, поспел. Хорошо заварен! Лариса Игоревна подала ему чашку.
И придвинула коробку:
— Ваш шоколад, Сергей Ильич. К чаю... Это правда — он очень вкусен!
Тартасов молчал. На лице горечь... Обида на жизнь, на кончившийся талант. Все вместе придавило мужчину. Лоб, подглазья... Щеки подернулись проступившей сеткой мелких морщин.
Прихлебывал чай, а Лариса Игоревна подошла к окну. Но вернулась... Стоя сзади, пригладила мужчине затылок, шею. Стряхнула перхоть с плеч.
— Ушла жизнь, Сережа, — сказала, сочувствуя.
— Ушла — и ладно! — огрызнулся господин Тартасов. И вдруг он перестал тускнеть, мрачнеть лицом. Он подыскивал углубление (все равно где). Ага, вот на дверях! Недавно меняли замок... Ему увиделась волнующая воображение темная трещинка. Узким ходом она уводила куда-то в задверное пространство.
— Я нашел. Ты как?
— И я нашла.
Воздух задрожал... И с ходу Тартасов, молодея и отключая горечь души, влетел в узкое место — Лариса Игоревна следом. Прошлое могло опять развести их, однако на этот раз Лариса Игоревна успела, ухватилась крепко.
— Вместе?! Вместе!.. — вопила она, глотая вихревой боковой ветер.
Рука — к его руке, и (цепко) пальцы к пальцам. Со свистом пронеслись сужающейся горловиной. Лариса на полкорпуса впереди. Летела... Нет-нет и задевая своды. Нет-нет и оббивая себе бока в сузившемся пространстве. Но ни на миг не выпуская мужской руки, уже ощутимо терявшей припухлость (рука молодела).
— Пусти мне руку...
Они лежали вместе (это да)... В ее комнате, на ее кровати и любя друг друга (все это — да, да, да!), вот только с минутой Ларисе вышло не совсем. Не как хотелось. Близость была чуть раньше. (Была. Уже...) Уже был отдых.
Зато вместе... На комоде знакомо постукивал будильник. А на столе скучали чашки с остывшей кофейной гущей.
— Спишь?
Он не ответил.
Любил помолчать после расслабившего их любовного акта. Притих... На всякий случай Лариса провела по щекам, проверяя свою молодость, нет ли морщин. Улыбнулась. Да, молодая...
— Спишь? — Она потеребила его за ухо, чтобы молодой Тартасов не уплыл в эту минуту в мыслях куда-то слишком далеко, как бывает у мужчин после близости. Чтобы не забывал, кому обязан минутой. Не спи, не спи.
Он не спал. (Не спал и не забыл.) Однако он уже повернул голову туда, где слышный ее будильник. Сколько там
Лариса хотела сказать что-то ласковое. Хотела заговорить, но не сумела. Что такое?.. Ах, вот! Оказывается, в тот вечер была их милая мелкая ссора. Лариса хотела бы Тартасову объяснить... Даже повиниться... Но не умела...
Не могла ничего изменить. Силилась, открывала рот, шлепала губами — ни звука. (Обязана была жить в той, пусть даже совсем мелкой ссоре.)
Она лежала к нему спиной, и тут Тартасов (случайно?) коснулся губами ее спины, лопатки. Прикосновение показалось ей не вполне их в ту минуту примиряющим, а все же нежным. Трепетным!.. Лариса всхлипнула. Она попыталась припомнить, сколько они были (сколько еще им быть) в той милой ссоре. Неделю? Даже две?.. Силы небесные!
Тартасов уже тоже понял, что прошлое — не по заказу. Там тоже плюрализм. А возвращенье — риск и тоже поиск... Да, да, и в прошлом человеку следует свое искать — рыться в рыхлой куче двумя руками!.. Лежали рядом, слыша тепло друг друга. Тепло тел исчерпывалось (проживалось) с невыносимой медлительностью.
Лариса повернулась, и совсем близко, перед глазами — ее спина. Ее белая лопатка, родинки... Белизна тела поражала. Тартасов отключился от мыслей, притронувшись губами к бугорку ее лопатки.
Губы притронулись; сами собой мягко сомкнулись. И надо же — Лариса не спала и ответно чуть дрогнула. И всхлипнула. Но, может, показалось.
Он медлил. На лице еще удерживался налет счастья — полуулыбка, с которой он каждый раз просыпался в ее постели.
Счастье, однако, дотаивало. Зато на стене... Что там?.. Забеспокоившиеся мысли Тартасова вновь погружались куда-то глубже, еще глубже. (Глубже в прошлое. Ему захотелось.)
Лариса тоже прикоснулась губами к его спине. (Он слышал, как секунды две-три она колебалась.) Теперь он лежал к ней спиной. Лопатка его, надо думать, была груба (или высоко расположена)... И потому ее губы сначала потянулись. Затем губы прикоснулись к потаенно подрагивающему углублению под лопаткой; самое опасное место мужчин.
Тартасов кинул взгляд на толстомордый будильник.
Лариса тоже посмотрела. Сейчас она, пожалуй, спросит — как он ищет узкое место?
Лариса не успела заметить, как он исчез. Уже поспешил!..
Она тотчас нашла какой-то ход — и кинулась вслед. Не оглядываясь, пронеслась узким местом. Как уши заложило!..
Уже в узком месте, уже на скорости, Тартасов дернулся, чтобы развернуться. Чтобы снова — в прошлое. Как можно подальше в прошлые дни... глубже!.. наудачу...
Однако оказался он совсем недалеко (едва-едва за скверными днями). Оказался опять же в разбитой
