И ненавистно стало им имя свое.
С тех пор и доныне зовутся они Хагены, ибо Хаген было малое имя того, кто поднял меч на Черного Воина. И стало малое имя — именем клановым.
И смешались Хагены с теми, кого прежде стремились истребить под корень.
Не стало зло — добром, а ярость — спокойствием. Не меньше воевал клан Хагенов, чем самые худшие из его соседей, не менее жесток был и вспыльчив.
Но и больше — не намного…
И перестали они смазывать ядом свои мечи и острия шаров на боевых щитах. А эфесы мечей начали отделывать костью бычьей.
Убитых врагов же — хоронили теперь.
А еще говорят, что…
Вот что гласили сказания. Но многое осталось неизвестным для их составителей…
Например, они считали, что «иной мир», куда изгнали противящихся, — синоним смерти. И оборот этот употребляли лишь по традиции, вроде как «жезл свинца и пламени» — для обозначения Запретного оружия.
И когда говорили, что Хаген на Черного Воина «поднял меч», — не знали они, что не удалось ему тот меч опустить…
И не знали — почему.
— …Сэр! Проснитесь, сэр!
Нерешительный голос вклинивается в видения, пытаясь вернуть к реальности. Напрасно!
Потому что ТА реальность реальнее ЭТОЙ. Потому реальнее, что важнее, и еще потому, что многое объясняет — многие ключевые моменты ЭТОЙ реальности.
Наконец, потому, что ТАМ он был молод, ЗДЕСЬ же — стар; и жизни ему оставалось на донышке — как последний глоток в бутылке.
Впрочем, если все, что видится ему — правда, то его в тот момент уже не было ТАМ. Следовательно, не мог он это видеть!
Однако — видел. Видит.
…Отчаявшись, удаляется служитель.
Первосвященник, хотя он и оборвал, поставил на место пытающегося повысить голос, — не мог отказать. Обряд свершается над всеми, кто желает того.
Другое дело, что раньше таких случае не было вовсе, а теперь вот — второй раз за день.
Но это, действительно, другое дело.
Единственное, что мог сделать первосвященник — вернее, человек в первосвященнике, а не сан его, — это не читать прощальную руну.
И не пели молитвы трое священнослужителей.
Это заметил Крагер всех Крагеров, но лишь алогубая улыбка появилась под орлиным шлемом. Словно позабавило его нарушение обряда, а не ввело в гнев.
Нет, не улыбка — просто в попытке изобразить ее скривились мясистые губы. На настоящую улыбку эта гримаса походила не более, чем походит на нее широкий алый след клинка на перерезанном горле.
Все-таки мало радости Черному Воину от того, что провожают его таким образом. Совсем не до забавы ему.
Ему и остальным.
Остальным…
Крагер всех Крагеров… Не много же воинов его клана с ним осталось, не многими он предводительствует.
А все прочие… Вот они стоят, наблюдая через порог, — Крагеры, еще не ставшие Хагенами. Помешать — не пытаются, да и невозможно это в зиккурате, в чем только что они сами убедились.
Просто смотрят.
Пожалуй, это в первую очередь для них — остающихся, а не для этих — уходящих, допускается нарушение обряда. Но так ведь всегда и бывает…
Совсем не все равно, что делать с телом сраженного неприятеля — устроить ему почетное погребение, как достойному противнику, или оставить валяться, подобно падали.
Но не все равно — живым. Мертвым-то как раз — все равно…
К сожалению, это было самое большее (и одновременно — самое меньшее), что мог сделать первосвященник.
Как воин на Святой Земле лишен права вредить, так священнослужитель — права отказывать.
И вся Сила стоит за этим правом…
…Директору даже не потребовалось объяснений — он все понял сразу же, как только увидел, что служитель возвращается в одиночестве.
— Ну, что? Не удалось разбудить?
