буксира оставить в покое машину моей жены.
Охранник, по-видимому, возразил, что автомобиль мисс Бенкрофт — «БМВ» восемьдесят четвертого года, а теперь на его месте стоит синий «ягуар». Мэтт кивнул.
— Знаю. «Ягуар»— это подарок ко дню рождения.
— Что? — охнула Мередит.
Мэтт повесил трубку и с легкой улыбкой повернулся к ней, но Мередит не улыбалась, потрясенная безумной щедростью подарка, охваченная паникой от сознания того, что он по-прежнему пытается оплести ее паутиной, и крайне встревоженная предательским толчком сердца, отчаянно заколотившегося при звуке этого низкого голоса, произнесшего всего два слова «моя жена». Она начала с менее важных вопросов, потому что не находила в себе сил узнать все, что ее по-настоящему волновало.
— Где же моя машина?
— На стоянке ночного сторожа, этажом ниже.
— Но… но как тебе удалось завести ее и отогнать туда? Ты ведь сам говорил на ферме, что если попытаться завести ее без ключа, сигнализация сразу же выключит мотор.
— Для Джо О'Хары таких проблем не существует.
— Как только я увидела этот пистолет, сразу же поняла, что он, вероятно, просто… просто уголовник.
— Вовсе нет, — сухо ответил Мэтт. — Он прекрасный специалист по машинам.
— Но я… наверное, я не могу принять такой дорогой подарок…
— Можешь, дорогая, — ответил Мэтт, — можешь. И Мередит почувствовала, как это снова происходит. Ожило прежнее магнетическое притяжение его тела и голоса, от которого она, казалось, плавится, как снег на солнце, и всего лишь оттого, что он назвал ее «дорогой». Она отступила и дрожащим голосом пролепетала:
— Я… я еду в офис.
— Вряд ли, — мягко ответил Мэтт.
— Ты о чем?
— По-моему, у нас есть дела поважнее.
— Какие же именно?
— Я покажу тебе, — хрипло пообещал он, — в постели.
— — Мэтт, не делай этого со мной, — умоляюще попросила она, поднимая руку, словно пытаясь отстранить его, и снова отступила.
Но Мэтт шагнул к ней.
— Мы хотим друг друга. И всегда хотели.
— Но мне действительно необходимо ехать в офис. У меня куча работы.
Она снова отстранилась в том же ускользающем вальсе, которым когда-то поддразнивал ее Мэтт, но глаза оставались теплыми и испуганными, потому что Мередит сознавала… сознавала, что теперь уже слишком поздно пытаться скрыться от него.
— Лучше сдавайся, любимая. Этот танец окончен. Следующий мы танцуем вместе.
— Пожалуйста, не называй меня «любимой»! — вскрикнула Мередит, и Мэтт понял, что она действительно чем-то напугана.
— Чего ты боишься? — спросил он, медленно преследуя отходившую к дивану Мередит, пытаясь заманить ее в спальню.
Действительно, почему она боится? — свирепо думала Мередит. Как объяснить ему, что она не желает любить человека, который ее не любит… что не желает всю жизнь оставаться уязвимой и терпеть муки и получать удары в сердце, не желает, как одиннадцать лет назад, превращаться в покинутую жену… что она наверняка очень скоро надоест ему, и… и вряд ли переживет еще раз его потерю… а ведь он обязательно уйдет…
— Мэтт, выслушай меня. Остановись на минуту и выслушай меня, пожалуйста!
Мэтт замер на месте, потрясенный отчаянием в ее голосе.
— Ты сказал, что хочешь детей, — выпалила Мередит, а я не смогу родить. Со мной что-то неладно… риск слишком велик.
Но Мэтт лишь пожал плечами:
— Мы кого-нибудь усыновим.
— А что, если я вообще не хочу детей? — вскинулась она.
— Тогда мы не станем никого усыновлять.
— Но я не собираюсь отказываться от карьеры…
— Я этого и не ожидал.
— Господи, затем ты все усложняешь? — заплакала она. — Неужели не можешь оставить мне хотя бы немного гордости? Я пытаюсь объяснить, что не могу оставаться твоей женой, не вынесу, если мы станем жить вместе, как этого, очевидно, хочешь ты.
Она говорила так горячо и неподдельно-искренне, что Мэтт побелел.
— Не возражаешь, если я спрошу, почему? Почему, черт побери?
— Возражаю.
— Но тем не менее хотелось бы выслушать, — напряженно процедил Мэтт.
При виде заледеневшего лица Мэтта Мередит, словно защищаясь, скрестила руки на груди, рассеянно растирая их ладонями, как от непереносимого холода.
— Слишком поздно. Нельзя вернуть прошлое, — начала она.. — Мы изменились. Ты изменился. Не могу притворяться, что… что совершенно ничего не испытываю к тебе. Это было бы не правдой. Ты знаешь, я неравнодушна к тебе. И всегда была… — с жалкой улыбкой призналась Мередит, пристально глядя в серые непроницаемые глаза, пытаясь найти там понимание и обнаруживая лишь холодное безразличие. Мэтт явно выжидал, пока она выскажет все, что хотела. — Возможно, останься мы вместе, все стало бы по-иному, но этому не суждено было случиться Теперь ты увлекаешься секс-бомбами, кинозвездами и смазливыми европейскими аристократками, а я не могу соперничать г ними, не могу и не желаю!
— Но я не прошу тебя быть никем, кроме как собой, Мередит.
— Этого тебе недостаточно, — горько вздохнула она. — И я не могу жить с тобой, зная это, зная, что когда-нибудь ты будешь стремиться к тому, что я не могу тебе дать.
— Если ты имеешь в виду детей, мне казалось, что мы уже обо всем договорились.
— Мне так не показалось, но я думаю, ты безрассудно отказался от радости, которую могут дать дети, только чтобы заставить меня согласиться со всем, чего ты требуешь. Но сейчас я говорю не о детях, а о других женщинах! Я никогда не буду той, кто тебе нужен Никогда!
Глаза Мэтта широко раскрылись:
— О чем ты?
— Я как-то пыталась объяснить тебе раньше… все, что я чувствую, когда мы занимаемся любовью. Мэтт, — пробормотала она, задыхаясь, — люди… то есть мужчины, считают меня фригидной. Д-даже в колледже они так думали. Конечно… конечно, они не совсем правы, но я… я не такая, как остальные женщины.
— Продолжай, — настойчиво попросил Мэтт, но глаза его зажглись каким-то странным светом.
— Через два года после того как мы расстались, в колледже я попыталась переспать с одним парнем и потерпела сокрушительное фиаско. Я возненавидела себя и его. Остальные студентки в кампусе заводили любовников и наслаждались сексом, но только не я. Я не могла.
— Если бы они прошли через все то, что пришлось вытерпеть тебе, — перебил Мэтт, охваченный такой нежностью, что был едва способен выговаривать слова, — вряд ли рвались бы в постель с мужчиной.
— Я тоже так думала, но ошибалась. Паркер вовсе не неуклюжий, сексуально озабоченный мальчишка- студент, и он… он, кажется, тоже считает меня не слишком чувственной Правда, не протестует, но тебе… тебе этого недостаточно.
— Ты сама не понимаешь, что говоришь, милая.
— Ты просто не замечаешь, что я чувствую себя неловкой и неумелой. Да я и есть именно такая!
Мэтт проглотил усмешку и мрачно осведомился:
— И неумелой тоже? Неужели все так плохо?
