раскаленный полуденный асфальт Таганской улицы.
Таганка – один из старейших районов Москвы – давным-давно застроена небольшими двух- трехэтажными особнячками с массой дворов и двориков, палисадников и закоулков, перегороженных самыми разнообразными заборами и загородками. Как и по всей Москве, на Таганке к Олимпийским играм 1980 года прошла большая чистка, но коснулась она практически только Марксистской улицы. Оно и понятно, улицу с таким названием тогдашние власти не могли показать многочисленным гостям Олимпиады в неприбранном виде. Поэтому стоявшие на ней дома просто смели, и в кратчайшие сроки, в соответствии с принятыми на себя повышенными обязательствами, на ее месте возвели широкий проспект, застроенный современными жилыми высотками. Таким образом, улицы Таганская и Воронцовская, бывшие до того времени основными восточными лучами Таганской площади, стали в одночасье бедным городским захолустьем – на них у властей денег не хватило, и изменения их практически не коснулись.
С приходом перестройки, а затем и развитой демократии, новенькие русские, а также американские, немецкие, французские и так далее, облюбовавшие себе милые особнячки на улицах Таганской и Большой Коммунистической, принялись приводить эти особнячки в дореволюционный вид. При этом, если улица Большая Коммунистическая за какие-то полгода превратилась в клубно-представительскую стрит с вылизанными тротуарами и блистающими темным витринным стеклом фасадами, то на улице Таганской все как-то замерло на стадии деревянных ограждений, сорванных крыш, выломанных оконных и дверных коробок и прикрывшей весь этот развал стыдливой зеленой вуали оградительной нейлоновой сеточки.
Несколько долгих мгновений мы с Женькой стояли у входа в фирму, любуясь агрессивной деятельностью турецких рабочих на просторах московских улиц. Затем Женька, приобняв меня за плечо и подталкивая рядом с собой, двинулся вдоль фасада нашего дома, но практически сразу свернул в темный закоулок. Далее мы двигались гуськом, причем я старался идти за ним след в след, рискуя иначе оказаться в какой- нибудь особо зловонной луже.
Брусничкин имел поразительный нюх на вновь открытые злачные места с хорошей репутацией и привычку ходить непроторенными путями. Любой, даже самый коренной москвич, но нормальный человек, с Таганской улицы в Товарищеский переулок попадает, пройдя в сторону Таганской площади и свернув направо. Но Брусничкин, конечно же, знал путь короче. Поэтому мы топали какими-то мрачными, холодными двориками, окруженными разваливающимися кирпичными оградами и покосившимися серыми заборами, по кирпичам и доскам, брошенным в не просыхающие, вонючие, покрытые ледяной зимней корочкой лужи.
При этом Женька радовался, что показывает мне путь на целых семь минут короче. Потом он легко удивился, что не видит сегодня Цыгана.
– Цыгана что-то не видать. Обычно в это время он здесь обретается. Занятная собака. Умная, как бес. Постоянно изображает из себя немощного калеку. Бьет народ на жалость. А знаешь… – он неожиданно повернулся ко мне, – ты не поверишь, но я сам лично видел, как этот пес вон за тем сараем заматывал себе лапу тряпкой!
Я сразу понял, о ком идет речь.
– А вот сегодня его что-то не видать, – продолжил Женька, вернувшись к функциям Сусанина.
– Во-первых, пса зовут не Цыган, а Афоня…
Продолжить мне не дали.
– Ты откуда знаешь? Тебя что, лично ему представили? По моим наблюдениям, эта псина вообще ни на какие клички не откликается. Он откликается только на сосиски, котлеты и другие мозговые кости. Если ваши руки пусты, эта мудрая собака будет продолжать движение по своим делам, обращая на вас внимания меньше, чем на дохлую крысу…
– И это понятно, – продолжил я Женькину мысль. – Поскольку дохлая крыса – какая-никакая добыча, а ваши пустые ручки, кроме кулаков, ничем не примечательны.
– И что же во-вторых?.. – бросил вдруг Женька через плечо.
– А во-вторых, Афоня сейчас занят, он на стреме.
Только договорив до конца, я прикусил язык, сообразив, что выдал секретную информацию и напоролся на самые нежелательные вопросы. К счастью, фраза о бездомном псе, стоящем на стреме, настолько развеселила Брусничкина, что он немедленно бросился ее творчески развивать.
– Илюха, так тебе, значит, известно, что местные дворняги объединились в шайку и сегодня вышли на дело. А самого негодящего пса оставили на шухере. Может, ты знаешь, кого собралась потрошить собачья мафия? Если это наши соседи из банка, то наша прямая обязанность – немедленно предупредить их о готовящейся злодейской акции. Мы не можем бросить соседей на произвол озверевших шавок!
– Нет, если мне не изменяет память, песики решили сегодня тряхнуть кухню ресторана «Сказка».
– Так нам надо спешить! Иначе мы рискуем остаться без обеда!.. Вот, кстати, мы уже и пришли.
Мы действительно как-то незаметно оказались в Товарищеском переулке, напротив большого серого дома, первый этаж которого украшала витиеватая вывеска «Сказка» со странной стрелочкой, указывающей вправо и вниз. Но удивляться и заниматься розысками мне не пришлось – мой проводник отлично знал, что обозначают все стрелочки в округе. Свернув за угол дома, мы спустились по замысловатой металлической лестнице в полуподвал, толкнули здоровенную резную деревянную дверь и оказались в «Сказке».
Зал ресторанчика действительно был не велик и разделен высокой аркой на две неравные части. Женька уверенно кивнул стоявшему в прихожей молодому охраннику, прошествовал в дальний конец погруженного в интимный полумрак меньшего зала и уселся за один из пяти стоявших здесь столиков. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к нему.
Зал, интерьер которого был выдержан в темных пастельных тонах, освещался несколькими изысканными бронзовыми бра. На столиках стояли такие же бронзовые подсвечники, с небольшими витыми свечами. Брусничкин уже разглядывал меню, поэтому я взял лежавшую на белоснежной скатерти изящно оформленную карту вин и стал ее внимательно изучать. Вино действительно в основном было грузинское: «Цинандали», «Хванчкара», «Ркацители», «Киндзмараули», «Саперави», – в общем, выбор вин был действительно богат.
В этот момент раздался щелчок зажигалки, и наш столик накрыл мягкий желтоватый свет зажигаемых свечей. У меня над ухом раздался нежный девичий голосок:
– Я вас слушаю, господа. Что будете кушать?
Я поднял глаза и увидел узкую девичью ладошку, охватывающую маленький блокнотик. На тоненьком безымянном пальчике красовалось то, чего я не ожидал увидеть уже никогда… МОЙ ПЕРСТЕНЬ. Большего изумления мне в моей жизни, конечно же, не испытать. Мгновенно пришло понимание, что означает – потерять дар речи. Я просто забыл все на свете: как дышать, как ходить, как пить, как есть, как говорить, как читать и писать – я мог только смотреть, и то не мигая, потому что, как мигать, я тоже забыл.
Женька начал трепаться в своем обычном шутливо-подтрунивающем тоне, девушка смеялась и что-то записывала в блокнот, но звуки проходили мимо, никак не задевая моего сознания. Я не отрываясь смотрел, как матово отсвечивает хорошо мне знакомое, изысканно завитое благородное серебро, как необычно ограненная пирамидка изумруда бросает по сторонам зеленоватые блики отраженного мерцания свечей.
Наконец я смог оторвать глаз от перстня и взглянуть в лицо стоявшей перед нами девушки.
Немного выше по тексту я вам безбожно соврал. Оказывается, изумление, как и любое другое человеческое чувство, не имеет границ. Вы можете себе представить мое состояние, когда я увидел, что прямо передо мной стоит… Лаэрта! Та самая Лаэрта, которую я, казалось, навсегда оставил в своем кошмарном, мучительно-прекрасном сне!
Лишь несколько секунд спустя я понял, что это не Лаэрта. Но сходство было просто поразительным. Такого же роста, такие же белокурые волосы, мягкими крупными локонами падающие на плечи, до боли знакомая, изящная хрупкая фигурка с узкими плечами и маленькой высокой грудью гордо несла простое и элегантное голубенькое платье с кружевным воротничком. Округлое лицо со слегка вздернутым маленьким носиком, небольшими, пухлыми, чуть улыбающимися губами было обращено к Женьке и выражало какое-то детское внимание. Только глаза потеряли свою поразительную синь и стали серыми, того поразительно мягкого оттенка, который имеет полированный агат. Я бесстыдно уставился в это дорогое, до боли знакомое лицо, которое я и не мыслил увидеть в Москве.
И тут в моей голове насмешливо прозвучало: «Ну что уставился? Как не стыдно так бесстыдно рассматривать незнакомого человека, особенно молодую девушку…». Вздрогнув, я понял, что эти слова мне
