устремились в атаку, подняв облако красной пыли, которое повисло над равниной подобно грозовой туче. Филот и Кратер велели трубить в трубы, гетайры пришпорили своих усталых, обожженных солнцем коней. Однако исход схватки, как показалось в первый момент, был предрешен. Подвергшись атаке свежих, отдохнувших частей, они, несмотря на свою отвагу, с боем отступили, ища поддержки товарищей, которые постепенно сбегались, призываемые настойчивыми звуками трубы.
Тогда Александр послал в атаку персидских солдат, которых до сих пор держал в арьергарде, в охране повозок и обозов с наложницами и придворными дамами. Их парфянские кони, более выносливые и привычные к жаре, бросились галопом вперед с таким же пылом, как и у противников, и мидийские и гирканские воины, а также последние уцелевшие Бессмертные, желая отличиться на глазах у царя, вклинились во вражеские ряды, проломив их и посеяв сумятицу. Одетые точно так же, в суматохе боя они не отличались от врага и при первом налете смогли обрушиться на противника с опустошительной эффективностью. Напряжение битвы постепенно ослабело, и сражение разбилось на множество отдельных яростных схваток. Всадники «Острия», до сих пор так и не построившиеся, сели на отдохнувших коней и во главе с самим царем бросились на вражеский фланг. Атакованные с крайней яростью и теснимые назад, воины Сатибарзана вдруг упали духом. А в это время Пердикка двинул вперед пеших агриан, вооруженных кинжалами и длинными наточенными садовыми ножами. Скрытые густой пылью, они двигались, как призраки, выбирая жертву и разя со смертоносной точностью, так что ни один удар не пропадал зря.
Видя неудачу своей попытки, Сатибарзан велел трубить в рога отступление, и его войска, не без потерь, быстро отошли назад, за стену. Вскоре ветер унес пыль и открыл сотни распростершихся на земле трупов и множество раненых, стонущих и взывающих о помощи.
Агриане прошли от одного к другому, перерезая горло всем врагам, забирая у них оружие и снимая украшения. Они делали это на глазах у стоявших на стене женщин, которые рвали на себе волосы и возносили к небу душераздирающие крики.
Между тем Евмен велел разбить лагерь и обнести его рвом и валом. Наблюдая за работой, он слышал недовольное ворчание солдат, которым не понравилось решение царя пустить на войско Сатибарзана персидские части.
— Какая нужда была вмешивать этих варваров? — говорили они. — Мы бы прекрасно справились без них. Пехота даже не успела выйти на поле боя.
— Да, верно, — откликнулся кто-то. — Царь хотел унизить нас. Это несправедливо после всех трудностей, что мы перенесли ради него.
— Ничего не поделаешь, — заметил другой. — Он теперь один из них, он окружил себя персидской стражей, принимает ванну с этим кастратом, который делает ему массаж и уж не знаю что еще. Царь тащит за собой всех этих наложниц, а мы…
Евмен молча слушал эти обидные слова. Слушал их и Евмолп из Сол. Хотя он находился в отдалении и большую часть времени проводил в своем шатре, у него имелось много глаз и ушей, от которых мало что ускользало. И все же, несмотря на эти меры, он не догадывался, что впервые в жизни события преподнесут ему сюрприз.
Лагерь был уже разбит, и солдаты готовились к отдыху. Солнце садилось за охряно-желтую стену Артакоаны. В воздухе разнесся протяжный и жалобный звук рога. Оксатр, бывший проводником у Александра на пути из Экбатан и Задракарты, подъехал к царю.
— Это глашатай, — сказал он; его греческий с каждым днем заметно улучшался. — Глашатай Сатибарзана.
— Пойди ты, Оксарт; может быть, они хотят переговоров… о сдаче.
Оксатр сел на коня и двинулся к городской стене, а тем временем навстречу ему выехал всадник. Они обменялись несколькими фразами, после чего развернулись и поехали обратно, каждый в свою сторону.
В это время товарищи царя собрались вокруг Александра, чтобы сообщить ему о потерях в каждом подразделении и посоветоваться, что делать завтра. Оксатр доложил:
— Сатибарзан вызывает сильнейшего из вас на поединок. Если он победит, вы уйдете; если он проиграет — займете город.
От этих слов Александр загорелся: ему вдруг вспомнились сцены гомеровских поединков, которые в детские годы заполняли его фантазии.
— Я пойду сам, — без колебаний ответил он.
— Нет, — возразил Птолемей. — Царь Македонии не может сражаться с сатрапом. Выбери представителя.
Тут вмешался Оксатр:
— Сатибарзан большой и сильный. — Он поднял руки, изображая необъятную громадину.
— Пойду я, — вызвался Леоннат. — Я тоже достаточно большой и довольно сильный.
Александр смерил его с головы до ног и наклонил голову, словно убеждая себя самого и товарищей. Потом хлопнул друга рукой по плечу.
— Я согласен. Разорви его в клочья, Леоннат.
Два бойца встретились на рассвете следующего дня на свободном выровненном участке, а оба войска почти в полном составе, выстроившись двумя полукружьями, расположились по сторонам, чтобы следить за поединком. Слух о нем быстро распространился меж македонскими солдатами, а вместе со слухом — и чрезвычайное возбуждение. Все знали силу Леонната и его грозное телосложение и разразились хором воинственных криков, как только увидели его — с головы до ног в доспехах, с огромным щитом, украшенным серебряной звездой Аргеадов, и блестящим стальным мечом, в шлеме с алым гребнем.
Но когда строй персов расступился и показался его противник, многие умолкли: Сатибарзан был гигантом. Шествуя медленным тяжелым шагом, он размахивал острой изогнутой саблей. В левой руке он нес деревянный щит, обитый сверкающими, как зеркало, железными пластинами, а голову его покрывал ассирийский шлем-шишак, с которого сзади свисал защищавший шею кожаный полог с металлическими чешуйками. У сатрапа были густые обвисшие усы и черные брови, сросшиеся над орлиным носом, что придавало лицу суровый и свирепый вид. Какое-то время противники стояли друг против друга молча, глядя друг другу в глаза и ожидая сигнала обоих глашатаев, македонского и персидского. Толмач перевел:
— Благородный Сатибарзан предлагает смертельный поединок без каких-либо правил и ограничений, чтобы победила лишь сила и отвага.
— Скажи ему, что меня это устраивает, — ответил Леоннат, сжимая в руке меч и готовясь к нападению.
Тогда глашатаи дали сигнал начинать бой, который должен был закончиться смертью одного из бойцов.
Леоннат начал наступать, ища брешь в защите противника, который был почти полностью закрыт огромным щитом и держал саблю опущенной, словно ни капли не опасался ударов; но когда македонянин сделал выпад, Сатибарзан молниеносно нанес рубящий удар по шлему, и Леоннат закачался, оглушенный.
— Назад! — встревожено закричал Александр. — Леоннат, назад! Защищайся, защищайся!
Он хотел бы броситься на помощь другу, но прежде дал слово царя, что никто не будет вмешиваться в поединок.
Сатибарзан ударил еще и еще, и Леоннат, закрывшись щитом, отступил на нетвердых ногах. Все македонское войско затихло и бессильно наблюдало за градом страшных ударов. Персы же воинственно кричали, подбадривая своего бойца, который неодолимо наступал, стремясь нанести смертельный удар. Леоннат, уже не в силах отбиваться, упал на колени, и еще один удар противника процарапал его щит, разрубив серебряную звезду, — зловещее знамение в глазах македонских солдат, а следующий поразил плечо, вызвав поток крови.
В рядах педзетеров раздался испуганный крик, и у многих на глазах выступили слезы в ожидании смертельного удара. Но жгучая боль подстегнула Леонната, как кнутом. С неожиданной энергией он вдруг вскочил на ноги, сорвал с головы помятый шлем и далеко отбросил его. В то же время, увидев кровоточащую рану, он понял, что скоро потеряет силы, и потому с диким криком бросился вперед, нанося противнику удары щитом.
Удивленный внезапной атакой и обескураженный криком, Сатибарзан потерял равновесие и пошатнулся,
