клевать носом, он взял его на руки и уложил в постель в его комнате. Старик был настолько слаб, что нести его было почти так же легко, как ребенка, и когда он накрывал его, то думал о том, как тяжело пришлось Антинее, в заботах о больном старике и работах в поле.
Осторожно закрывая за собой дверь небольшой комнаты, Клейдемос вернулся к очагу. Антинея подбрасывала дрова и уже задула лампу.
— Ты верила, что я когда-нибудь вернусь обратно? — спросил он ее.
— Нет. Я хотела увидеть тебя, ужасно, но не позволяла себе думать об этом. Моя жизнь была достаточно тяжелая и без этого. Каждый год нас навещал Карас, обычно во время уборки урожая, он помогал мне в самой тяжелой работе. Мы разговаривали о тебе, о том времени, когда мы жили в горах…
— Ты знала, что я вернулся в Спарту?
— Нет. Я не видела Караса почти год.
— Я вернулся в конце лета, я живу в доме Клеоменидов.
— Ты теперь… спартанец.
— Да, спартанец, Антинея, и я вернулся за тобой.
Антинея встала, и, не отрывая от него взгляда, расстегнула застежки своего платья. Затем оно соскользнуло на пол, и она сняла пояс, который был плотно обернут вокруг ее бедер.
— Говорят, что у женщин Азии тела такие гладкие, как мрамор, надушенные духами с ароматом цветов, — сказала она, опуская голову, но он уже обнимал ее…
Клейдемос уложил ее на бычью шкуру перед очагом и целовал ее с бесконечной нежностью, с трепетом, как в первый раз, когда он любил ее. И только после того, как его душа насытилась, а поясница устала, он, наконец, погрузился в сон, положив голову ей на грудь.
Антинея долго не спала, смотрела на него и трогала его волосы. Она не могла насмотреться на него, его лицо, обожженное солнцем продолжительного лета и морозом холодных зим. Страдание и горе избороздили его лицо глубокими морщинами. Его лицо было не таким, каким она представляла его себе так долго, и в то же время это было лицо того прежнего мальчика, ее первой любви.
Неужели пришло время для нее снова почувствовать себя живой, или это просто луч света, который может осветить ее беспросветную жизнь лишь на какое-то мгновенье, перед тем, как исчезнуть, погружая ее снова в печаль и скорбь?
Конечно, он уйдет снова… Но вернется ли он опять? Не могла она знать волю богов, которые управляли судьбами людей, но Антинея знала, что ждала этого момента больше всего на свете. И она без устали продолжала смотреть на своего возлюбленного.
Часто за эти годы ночь казалась ей мучительной и бесконечной, она с нетерпение ждала первого света дня, чтобы освободиться от темных призраков. А сейчас она мечтала, чтобы ночь стала бесконечной, потому что солнце уже было у нее в руках. Она могла почувствовать его согревающее тепло и свет.
Она думала о том, как он владел ею, внося свое семя в ее чрево, и сердце ее переполнилось страхами: разве он не задумался о том, что, если у него будет сын, то на нем может лежать то же самое проклятье: сын Спарты и сын рабов? Или он забыл обо всем, переполненный той же самой неукротимой силой, которая охватила и ее?
Скоро придет весна с ее тепловатыми ветрами, и снова вырастет горькая полынь; съев ее горькие листья, можно вызвать острые спазмы в чреве и избавиться от жизни, которая пустила там корни… нет, она не сделает этого!
Ее отец, старик Пелиас, не проживет очень долго; она не имела ни малейшего представления о том, что приготовила ей судьба в будущем, но она не станет жевать горькую полынь…
Она снова посмотрела на его лицо, лоб, руки. Она всей душой надеялась, что никогда снова не лишится его. Она вспоминала о полях на горе Тайгет, которые с приходом весны снова покроются цветами. Ягнята вернутся на высокогорные пастбища, созреет пшеница, которая, склоняясь от ветра, будет светлеть на полях…
Она не знала, что сон уже охватил ее, и что она видит сны, растянувшись на бычьей шкуре.
ГЛАВА 9
Эносигей
— Не возвращайся по той же дороге, — сказал Пелиас. — Снег будет более глубоким, и ты не сможешь проехать. Поезжай на восток до реки, которая называется Памир; затем следуй по долине до развилки. Там поверни направо в сторону Гафы; ты доберешься до Белемины приблизительно за два дня. Затем направляйся в сторону Кариста, что в долине Еврота. Поверни на юг, и на второй день попадешь в Спарту. Мы с нетерпением будем ждать от тебя известий и постараемся и тебе сообщить хоть словечко о нас. Да будут с тобой боги и да помогут они тебе в пути. Ты не представляешь, какое утешение ты принес нам.
— Я пришлю одного из своих людей для весенних работ, — сказал Клейдемос, надевая плащ. — Тратьте деньги, которые я оставляю, на все, что вам нужно. Я посмотрю, что произошло в Спарте за время моего отсутствия, и постараюсь найти способ вернуть вас. Возможно, эфоры позволят мне поселить вас на моей земле. Если я заплачу цену, которую потребует казначейство, они, без сомнения, дадут на это согласие. Когда мы снова будем вместе, все изменится — вы увидите. Возможно, мы сможем быть счастливы снова, или, по крайней мере, найдем утешение друг в друге после столь долгих лет разлуки.
Он долго держал их в объятиях, затем вскочил на коня, пришпорил его в галоп, переводя затем на шаг.
Солнце проглядывало между облаков, когда он прибыл на берега Памиса, — быстрого потока с грязноватыми водами.
Он ехал по берегу реки до полудня, проезжая через поселки, и добрался до развилки реки ранним вечером.
Клейдемос перекусил немного, найдя убежище у стены вокруг оливковой рощи, затем снова поехал вдоль правого притока Памиса. Надвигались сумерки, когда он заметил мрачную гору, возвышающуюся среди ряда холмов, покрытых редкими фисташковыми деревьями и кустарником можжевельника.
На вершине он заметил несколько строений и надеялся найти там ночлег. Он свернул с дороги на грязную тропу и вскоре добрался до подножья горы. Место казалось пустынным и покинутым, не было ни поселка, ни даже дома.
Пока он поднимался по склону, строения, которые померещились ему на вершине горы, стали принимать более четкие очертания. Он уже мог различить развалины огромной стены, обветшалые, осыпающиеся башни, возвышающиеся здесь и там на разрушающихся бастионах.
Мертвый город илотов, ничем другим это и быть не может!
Он натянул поводья, потому что его словно охватил страх, и он готов был повернуть назад, но любопытство превзошло все опасения, он решил продолжить путь.
Умирающее солнце бросало слабый отблеск на вершину горы. Кольцо стен должно быть, невероятно древнее, — он мог судить об этом по огромным, обтесанным под прямым углом валунам фундамента.
Когда Клейдемос, наконец, добрался до самой вершины, стало совсем темно. Он вошел в город, проходя через одни из ворот, от которых остались только опоры; архитрав валялся на земле, разбитый на две части.
Спартанец продвигался вперед среди развалин, но странно то, что он совсем не чувствовал страха, несмотря на ужасающие сказки, которые он слышал, как рассказывали, когда он был еще совсем мальчишкой, об этом проклятом и священном месте.
Под этими камнями, в какой-то сырой подземной камере спит царь Аристодем, тот, кто когда-то держал великий лук из рога.
Он вернулся к стене и пытался найти нишу, в которой он мог бы укрыться на ночь вместе с лошадью. Ему бы хотелось развести костер, потерев друг о друга две сухие деревянные палочки, как его учили фракийцы, но ничего не мог найти, кроме нескольких сырых веточек.
«Вот так зарождаются суеверия, — подумал он. — Если бы мне удалось развести огонь, кто знает, какую историю могли бы выдумать пастухи, там, внизу в долине, увидев мерцающий свет среди развалин мертвого города!»
Клейдемос достал свое одеяло с лошади и укрылся по возможности плотнее. Поднималась луна, и он мог
