пеплом головой.
Еще до операции она успела попросить, чтобы позвонили Гале. И когда очнулась, то увидела ее у своей кровати. По испуганному лицу Гали догадалась, что выглядит не очень…
— Как ты, цыпленок? — спросила Галя сочувственно. — Стрелять их надо, сволочей, — сказала она.
Галя принесла цветы, апельсины и еще что-то. Когда уходила, оглянулась. У двери приостановилась. Лана слабо улыбнулась, помахала рукой.
— Все будет о'кей! — сказала она. Губы у нее были синими. Увы, все оказалось далеко не о’кей. У нее оказалась плохая свертываемость крови и ее снова резал тот самый хирург. Только на этот раз его одутловатое лицо было не сонным, а злым и встревоженным. «Цыпленок», хотя и потерял много крови, но выжил.
В больнице, чуть оправившись, Лана все думала: что же дальше? Иногда, особенно ночами, накатывало отчаяние. Лежала на спине, уставившись невидящим взглядом в потолок, слезы ручейками бежали из уголков глаз. Когда-то она видела, как чистивший дорогу бульдозер вместе со слоем снега со скрежетом снял верхний слой асфальта. Сейчас у нее было такое чувство, словно тяжелый бульдозер проехал по ней и своим острым ножом срезал целый живой пласт ее жизни.
Рядом с ней в палате лежала худенькая ткачиха средних лет — Раиса Петровна. Она посочувствовала:
— Поезжай к маме. Рядом с ней тебе будет спокойней, и не гонись за какой-то особенной жизнью. Все простое лучше, надежней… А хочешь — пойдем к нам, на комбинат. У нас люди хорошие.
— Надоело. Все до чертиков надоело, — с сожалением сказала Лана. — Я сама не знаю, чего хочу. Если бы я знала…
Из больницы она вышла растерянная, внутренне притихшая. Оглядывалась вокруг с любопытством, будто первый раз видела высокие дома, машины, спешащих людей. А в городе уже буйствовала весна. Долго пустовавшая кровать у Нины была занята. Переночевала на ее койке. Сама Нина устроилась на полу. Спустя несколько дней Лана уехала.
Она возвращалась в зеленый белокаменный курортный город, туда, откуда уехала полная надежд. Никаких определенных планов у нее не было. Устроюсь на работу, буду жить в общежитии, думала она, а там видно будет.
На вокзале ее никто не встречал, но в лицо пахнуло таким зноем, пропитанным сладковатым запахом цветов, смолистым настоем кипарисов, смешанным с запахом пыли и горячего асфальта. Она шла, подставив лицо яркому обжигающему солнцу, и улыбалась сама, не зная чему. С ней поравнялся моложавый шатен, Черты лица его были не совсем правильны, к тому же у него были неровные редковатые зубы, слегка вздернутый нос-картошкой. Он заглянул ей в лицо теплым улыбчатым взглядом темно-серых глаз
— Девушка, вам куда? Хотите, подвезу?
Она улыбнулась, кокетливо повела плечиком, вступая в игру:
— Я еще не решила. Он быстро нашелся:
— Меня зовут Валерий. Если захотите, можете остановиться у меня. Пока осмотритесь.
Она с благодарностью кивнула. 'Было в нем что-то такое, Располагало к доверию и такая в общем-то симпатичная мордаха. Всю дорогу до его дома творчества — он оказался художником — Лана не могла сдержать улыбки.
У Валерия она прожила неделю в его большой комнате с кроватью и кушеткой, но которой она и располагалась. Держался он дружески, корректно и вопреки ее ожиданию даже не пытался перейти известную грань в их отношениях, даже пальцем до нее не дотронулся. Потом он объяснит ей, что не хотел воспользоваться ее затруднительным положением. Через неделю Лана устроилась официанткой в столовую санатория в перешла в общежитие.
Наверное, он был первый мужчина, которого она по-настоящему полюбила. Что такое любовь? Возможно вы, читатель, знаете это лучше меня. Одно могу сказать определенно — у каждого своя любовь. Лана поняла, что любит его только тогда, когда они расстались. Точнее — когда они расставались. Она почему-то с самого начала была уверена, что они расстанутся, что это неизбежно и не пыталась удержать его. Его отъезд не вызвал у нее ни горечи, ни грусти, только острое сожаление, что все так быстро закончилось, промелькнуло как одна прекрасный миг. Он бережно-ласково относился к ней, но в его сдержанности таилась взрывная сила. Своим женским чутьем она угадывала, что он тоже любит ее. Они оба любили, но вслух не говорили о своих чувствах. Так уж получилось.
Лана проводила Валерия на аэродром. Оба они безмятежно улыбались и со стороны казались счастливой парой. Прощаясь, он задержал ее безвольную руку в своей руке и торопливо, словно уговаривал себя, сказал:
— Я приеду. Я обязательно приеду. Можешь не сомневаться. И помни, о чем я говорил…
Накануне он горячо убеждал, что она должна учиться и найти свое место в жизни. Что у нее должна быть надежная моральная опора, что ее судьба в ее собственных руках…
Она в ответ улыбалась.
Работала она старательно. Встреча с Валерием словно зарядила ее энергией и жаждой что-то делать. Одетая в свое серо-сиреневое платьице, облегающее фигуру, она сноровисто катила перед собой тележку на колесиках с супами, борщами, котлетами, рагу, сырниками и компотами, приветливо кивала отдыхающим, отвечала на их шутки. И только по мелким бисеринкам пота на лбу и носу, да растрепавшимся прядям золотисто-светлых волос на висках можно было догадаться, как ей нелегко.
Пока Валерий не уехал, он обычно ждал ее в конце смены. У столовой на зависть другим — мужчина хоть куда — модно одетый, ладная фигура атлета, мужественное открытое лицо.
— Кто это? — однажды игриво-заинтересованно спросила шеф-повар — огрузшая молодящаяся женщина в летах, прицениваясь взглядом к Валерию, который прохаживался снаружи вдоль окон пищеблока.
Лана поежилась, ей не хотелось ничего объяснять — есть ведь досужие люди, так и норовят сунуть нос в чужие дела.
— Так, один человек, — нехотя сказала она.
— Смотри, девочка, не подцепи чего-нибудь, — съязвила шеф-повар. — Не дай бог, принесешь сюда какую-нибудь гадость. Не забывай, где работаешь.
— Вы лучше за собой смотрите, — огрызнулась Лана. Шеф-повар недобро посмотрела на нее и отвернулась. Она не простит Лане этих слов.
Валерий уехал, Лана стала ждать, сама не зная чего. Ведь он не обнадеживал и не обещал писать. А вдруг все-таки. Но писем не было. Постепенно день за днем все, что у них было, стало затушевываться в памяти, все дальше уплывать в прошлое.
У нее как-то незаметно начало побаливать внизу живота. То ли простыла, думала она, то ли натаскалась тяжестей. Время от времени в самый неподходящий момент возникала тянущая, исподволь нарастающая боль. Дальше — больше. Пройдет, надеялась она, старалась отогнать тревогу, не думать о боли, как будто если не думать о боли она сама собой исчезнет.
Однажды в гастрономе в толпе нос к носу столкнулась с Юрием Гавриловичем. Он не мог сдержать восторга, бросился обнимать ее, выкрикивая:
— Родная, милая, здравствуй! Как я искал тебя! Где ты прячешься, мое золотко?!
Лана, нерешительно улыбаясь, смотрела на него. Все-таки того, что было, не выбросишь из жизни. На радостях Юрий Гаврилович расщедрился на бутылку шампанского. Дома у него и распили ее. Юрий Гаврилович был неумеренно весел, то и дело подмигивал ей, острил как в лучшие времена, ходил вокруг, касался нервно бегающими пальцами ее плеч, шеи, спины. По нему видно было, что он хочет восстановить их прежние отношения.
Лана смотрела на него сейчас совсем другими глазами, резво и холодно. Жалкий человечишко, фигляр. Интересно, чем он надеется на этот раз прельстить ее.
— Какие у тебя планы? — вкрадчиво спросил Юрий Гаврилович.
«Начал плести свою паутину паучок, неприязненно подумала она. Только ничего у тебя не выйдет».
