— Иначе вот что, — проговорил Розен, когда, вернувшись домой, прочел оставленную ему Рылеевым записку: «Вас ждут у вашего полка…»
— Распорядись, Анюта, чтобы не распрягали, — попросил он жену, которая с тревогой смотрела в его как будто внезапно постаревшее лицо. — Я должен сейчас же ехать…
— Андрюша, почему ты не глядишь на меня? — спросила Анна Васильевна, бледнея. — Должно быть, началось то, о чем ты мне рассказывал?
— Да, Анюта, то самое…
— А мне можно с тобой?
— Нет, мой дружок, нельзя тебе…
Она глубоко вздохнула:
— Ну, поезжай, господь с тобой… — Перекрестила и поцеловала в лоб, — только помни: я тебя жду.
На Исаакиевском мосту кучер обернулся.
— Ты что?
— Не проехать, ваше благородие. Народ валом валит.
Розен приподнялся в санях. Взглянул и вздрогнул.
От самого моста, по которому он ехал, и дальше вплоть до Исаакиевской площади и по самой площади, — всюду двигались и перекатывались с места на место густые толпы.
Пестрели шляпки, платочки, картузы, шапки, шали, блонды чепцов, купеческие кафтаны, армяки и кацавейки.
А в середине, у самого памятника Петру, над стройным четырехугольником по-военному одетых людей развивалось боевое золотисто-зеленое знамя Московского полка.
— Поезжай домой, — выпрыгивая из саней, приказал Розен кучеру и, придерживая длинную шпагу, звякавшую по булыжнику мостовой, стал пробираться к московцам.
У самого каре кто-то взял его за плечо.
— Пущин…
— Здравствуй, Розен. Видишь — маловато нас… Если можно, достань еще людей.
— А где же Трубецкой?
— Пропал… А может быть, спрятался… Так, если можно, достань помощи. А нет — и без тебя тут довольно жертв.
— Я сейчас, — и Розен бросился назад, в свой Финляндский полк. Запыхавшимся голосом он торопил солдат:
— Проворней, проворней! Вложить кремни. Взять патроны. Должно спешить, ребята. Нашей помощи ждут.
Батальон выстроился. Офицеры стали у своих рот. В это время от корпусного командира Воинова прискакал адъютант с приказанием вести батальон к Зимнему дворцу.
Двинулись колоннами.
На набережной граф Комаровский передал тот же приказ от имени царя.
Посредине Исаакиевского моста раздалась команда;
— Ружья заряжай!
Солдаты стали креститься.
Розен оглянулся назад: за его стрелками стояло еще шесть взводов, а впереди только один — карабинерский.
И, когда граф Комаровский скомандовал: «Впе-ред!» Розен, набрав полные легкие крепкого, холодного воздуха выдохнул всей грудью:
— Стой!
Никто не шевельнулся.
Напрасно командиры взводов пускали в ход все испытанные средства: окрики, ругань, угрозы… Солдаты стояли без движения.
— Подлецы! Мерзавцы! — кричал на них Комаровский. — Не слушаетесь команды, прохвосты!
— Всех не наслушаешься! Уж больно вас много, — неслось по солдатским рядам. — Небось наш командир знает, что делает…
А по обеим сторонам шумел народ и ободряюще поддерживал стрелков:
— Молодцы ребята! Ай да молодцы! Что супротив своих идти! Часок подержитесь, а там по-своему повернем!
Комаровский в бешенстве стегнул своего коня и поскакал ко дворцу. И как бросают камнями в злого пса, так вслед ему понеслись насмешки:
— Гляди, шею свернешь — век плакать заставишь!
— Миколаю почтеньице передай!
Командиры взводов тоже разбежались.
Капитан Вяткин уговорил было карабинеров. Но лишь только они тронулись, снова раздалось грозное: «Стой!»
— Стой смирно и в порядке! — подняв шпагу, крикнул Розен. — Вы оттого не идете вперед, что присягали Константину. Так стой же! Я отвечаю за вас. И мою команду слушать!
— Рады стараться! — пронеслось по рядам карабинеров.
33. Четырнадцатое
В семь часов утра к Рылееву приехал его товарищ еще по кадетскому корпусу полковник Булатов.
Ночью Рылеев был у него и уговорил взять на себя командование теми войсками, которые перейдут на сторону восставших без своих начальников.
У Рылеева уже был князь Трубецкой.
— Вот вам, Трубецкой, помощник, — взяв Булатова за руку, сказал Рылеев. — Его, как храброго участника. Бородина, знает и любит весь гарнизон столицы и особливо гренадерский полк. Так помните же, друзья, — всем быть на площади и у всех одно стремление: привести как можно больше людей. Ну, ступайте…
Уже на улице Трубецкой и Булатов столкнулись с Михаилом Бестужевым.
Обменялись короткими словами.
— За ним?..
— Да. И вместе на площадь.
Рылеев вышел к Бестужеву в кафтане простолюдина поверх фрака и в смушковой шапке.
— Что это ты так странно вырядился? — улыбнулся Бестужев.
Рылеев смущенно оглядел себя.
— Пусть этот русский кафтан сроднит солдата с крестьянином при первых шагах их гражданской свободы, — проговорил он с чувством.
— Оставь эту затею, милый друг, — засмеялся Бестужев — уверяю тебя, что русский солдат не понимает таких символических тонкостей. А заметив из-под полы твоего кафтана фрачную фалдочку, примет тебя за лазутчика и, чего доброго, огреет прикладом.
Рылеев стал послушно снимать кафтан:
— Ты, пожалуй, прав. Это по-мальчишески как-то у меня получилось. Итак — без затей! Мечты наши близки к осуществлению. Но что ожидает нас самих? — как бы подумал он вслух.
— Меня ждут в Гвардейском экипаже, — вдруг заторопился Бестужев. — Пора идти, Кондратий.
Рылеев встряхнулся:
— Я только на момент к жене… Ты подожди, пожалуйста!
Он метнулся в комнату Натальи Михайловны. Оттуда послышался ее испуганный вскрик, потом быстрый взволнованный разговор. И Рылеев снова появился на пороге.
— Ну, я готов. — Он был очень бледен и оттягивал обмотанный вокруг шеи шарф, как будто тот был слишком туго завязан.
С распущенной косой, в вышитых бисером туфлях на босу ногу, еще розовая от сна, но вся дрожащая от страшной яви, следом за Рылеевым вбежала Наталья Михайловна. Не поздоровавшись с Бестужевым, она
