– Разводящий, ко мне. Остальные, на месте!
Подошел разводящий, подошла и смена.
– Давай, Мариинский, быстро сдавай пост, побежим, скоро митинг начнется!
– Митинг?! – удивился я. Никакого праздника сегодня не было. Какая же причина митинга?
Быстро сменившись с поста, я с разводящим забежал в караульное помещение, разрядил и поставил в пирамиду винтовку и с половиной состава караула направился к стоянке самолетов. Такого тоже раньше не бывало, чтобы в карауле оставалась только половина состава.
– Дежурный, взвод наготове!
Митинг намечался в березовой роще, позади стоянки «И-16», на которых курсанты должны были закончить училище. На деревьях уже укрепили четырехугольные граммофонные раструбы громкоговорителей. Курсантов построили, но митинг не начинался. Наконец ровно в 12 часов Дня громкоговорители прорвало, и диктофон объявил: «Внимание! Говорит Москва! Слушайте выступление председателя Совета Народных Комиссаров Вячеслава Михайловича Молотова». И репродукторы замолкли, лишь какой-то шелест доносился из них. Потом раздался глуховатый и встревоженный голос Молотова. Председатель Совнаркома заявил, что гитлеровская Германия, разорвав пакт о ненападении, без объявления войны внезапно и вероломно, без предъявления каких-либо претензий напала на Советский Союз, в отдельных местах вторглась на нашу территорию. Говорил, что наши пограничники героически отбивают ожесточенные атаки врага, держатся, ожидая подхода регулярных частей Красной Армии.
Я слушал и удивлялся тому, что он говорит. Какое вероломство? Вся политика Гитлера построена на вероломстве. Со своим ближайшим соратником Ремом он действительно расправился во время известной ночи «Длинных ножей». Все остальное – его кредо, о чем он вполне откровенно писал в своей книге «Майн кампф». Вероломно нарушил Версальский мирный договор, и дальше все вероломно… Чего же было ждать от него еще?! Внезапно напал?! Какая же это внезапность, если все в Советском Союзе еще с 1933 года знали о неизбежности войны с фашистами, а в 1940 году военком Киевского района Москвы, собрав допризывников, прямо заявил, что им придется воевать с гитлеровской Германией. Выходит, весь народ ждал войну со дня на день, а для правительства она оказалась внезапностью.
Больше ничего нового председатель Совнаркома не сказал. Никаких подробностей, но лучше всяких подробностей о действительном положении дел говорил сам растерянный тон выступления главы Советского правительства.
Однако закончил свое выступление Молотов довольно бодро:
– Наше дело правое! Победа будет за нами! – Все вроде бы правильно. В конечной победе едва ли кто сомневался во всей необъятной стране. Но впоследствии постоянное повторение этого «Наше дело правое!» стало уже раздражать: зачем доказывать то, что не требует доказательств и заклинаний. И услышав привычное «Наше дело правое!», многие добавляли «А мы ее за левую!» И еще долго, до самой победы на Курской дуге в речах политработников без изменений звучали ссылки на вероломство и внезапность нападения. Только после победных салютов в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода о внезапности нападения гитлеровцев перестали говорить, о вероломности тоже. И о нарушении этикета – не объявили войну – тоже забыли… Вместо этого заговорили о завоевании стратегической инициативы вообще и стратегического господства в воздухе в частности.
Речь Молотова закончилась.
– Мы передавали выступление председателя Совета Народных Комиссаров Советского Союза! – объявил диктор, и репродукторы умолкли.
Слово предоставили замполиту училища. Он говорил сплошь правительные слова о верности присяге, которую курсанты принимали совсем недавно – 1 Мая 1941 года, о любви к Родине, о священном долге каждого советского человека, о силе и могуществе Советского Союза, о Красной Армии, которая от тайги до британских морей всех сильнее. Что в этой бахвальной песне подразумевалось под британскими морями – Ла-Манш, Атлантический, Индийский или Тихий океан, никто не знал и не задумывался. Ни автор, ни исполнители, ни слушатели. Само собой подразумевалось, что Красная Армия сильнее всех в мире. Тогда мы еще не знали, что пройдут два страшных года, прежде чем слова песни начнут медленно, но уверенно наполняться смыслом.
Я не выбросил листовку в огонь. Что-то остановило меня. Что же? Я снова взглянул на листовку и сверху увидел набранное жирным шрифтом: «Теркин».
– «Теркин в плену», – вслух прочел заголовок листовки. Ниже было напечатано несколько строк прозы, а потом – стихи.
– Что?!
– «Теркин в плену», – снова прочел я.
– Чего ты там болтаешь?!
– Откуда ты взял?!
– Что ему там делать?!
– Я-то здесь при чем? Это ж листовка! Немцы что-то про Теркина пишут.
– Не может быть! – Бургонов выхватил листовку из рук и прочел сам: – «Теркин в плену»…
Ерунда какая…
На фронте, в постоянном соседстве с опасностью, не любят много говорить о смерти, радуются любой возможности переменить тему, отвлечься от таких мыслей. В другой обстановке, может быть, никто бы и не подумал обсуждать фашистскую листовку. Но сегодня все схватили по бумажке, чтобы хоть на время забыть о гибели Трутнева.
В листовке говорилось, что «Теркин понял правоту немцев, увидел несправедливость советского строя и добровольно перешел на сторону германской армии».
– Кой черт сейчас добровольно перейдет к немцам?! Вон куда дошли, скоро на границу, наверное, выйдем, а тут – «добровольно перешел»!
– А наша Сима?.. – вспомните! – Лусто напомнил о сравнительно недавнем случае. Начальником связи дивизии была майор Сима (фамилии ее никто не знал). Очень красивая, еще молодая, даже по понятиям
