— Входи, — приказал Бьяджио.
Симон приоткрыл дверь. Ему в лицо ударила струя пара. Кого-то другого его температура могла бы удивить, но Симон знал привычки своего господина и был готов к ожогу. Он моргал, привыкая к ароматному пару, вглядываясь в глубину парной. Там было темно: единственный свет исходил от углей, нагревавших камни. В углу сидел граф Ренато Бьяджио, разнежившийся, словно кот. Он был совершенно голым, если не считать небольшого полотенца, обвязанного вокруг бедер. Его золотистая кожа блестела от пота, длинные влажные волосы цвета янтаря падали на плечи. Невероятно яркие глаза открылись при звуке шагов Симона, а на прекрасном лице заиграла приветливая улыбка.
— Привет, мой друг, — проговорил Бьяджио.
Его голос был странным, нечеловеческим, он пел, словно дорогой музыкальный инструмент. Симон услышал его на фоне шипенья пара: гипнотическую мелодию, зовущую его приблизиться. Даже по прошествии стольких лет этот голос порой заставлял его трепетать.
— Доброе утро, господин, — отозвался Симон. — Я вам не помешал?
— Ты никогда мне не мешаешь, Симон, — сказал Бьяджио. — Входи. Дай на тебя посмотреть.
— Извините, господин, я в жутком виде. Я вернусь, когда оденусь, как подобает для встречи с вами. Казалось, это привело Бьяджио в восторг.
— Дай мне на тебя посмотреть, — снова повторил он. — Открой дверь.
Симон неохотно открыл дверь и вошел в нагретую парную. Его сразу же окружили клубы пара. Яркие глаза лл Бьяджио широко раскрылись.
— В самом деле! Я вижу, что ты слишком близко подходил к Помрачающему Рассудок. Ты ужасно выглядишь, Симон.
— Простите меня, господин. Я спешил сообщить вам новости. Я скоро вернусь.
Он повернулся, чтобы уйти, но Бьяджио остановил его.
— Чепуха! — заявил граф. — В конце концов, это же купальня. Сними с себя все это и садись рядом. — Он похлопал по скамье рядом с собой. — Сюда.
Симон с трудом удержал проклятие. Он уже ощущал на себе жадный взгляд Бьяджио.
— Я не могу, милорд. Я только оскорблю ваш взгляд!
— Перестань изображать шлюху, Симон, — сказал граф. — Я настаиваю, чтобы ты сел рядом. А теперь раздевайся. Полотенце у тебя за спиной.
Там действительно нашлось еще одно полотенце. Симон снял с себя одежду, бросился за кусочком ткани и туго замотал ее вокруг пояса. Пар был невыносимо жарким. Симон чувствовал, как у него горит все тело. Он с ужасом увидел, что Бьяджио берет ковшик и выливает на раскаленные камни очередную порцию жидкости. С камней вверх рванула струя влажного пара. Бьяджио со вздохом закрыл глаза и глубоко вздохнул. Как и все бывшие сподвижники Аркуса, граф терпеть не мог холод. Это было одним из странных побочных эффектов снадобья, которое они употребляли, чтобы поддерживать себя. Даже в самые долгие летние дни кожа Бьяджио была по-зимнему холодной. Та же алхимия, которая сделала его глаза ярко- синими, превратила его кровь в ледяную воду. А еще это снадобье сделало его бессмертным — или почти бессмертным. Симон считал, что графу не меньше пятидесяти, но выглядел он вдвое моложе. Здесь, в купальне, когда его тело было полностью открыто, Бьяджио казался каким-то легендарным существом. Он был человеком некрупным, но мышцы у него были крепкие и выпуклые и плавно двигались под гладкой кожей. Граф гордился своим телом и любил его демонстрировать, особенно Симону.
Симон уселся рядом со своим господином. Горячее дерево обожгло ему зад. Он поправил полотенце так, чтобы Бьяджио мог видеть как можно меньше его тела.
Бьяджио приоткрыл один глаз и улыбнулся, проведя ледяной рукой по руке Симона.
— Я рад, что ты вернулся домой, мой друг, — сказал граф. — Я по тебе скучал.
— Я рад вернуться, — ответил Симон. Жара уже начала на него действовать: у него стали слипаться глаза. — Никогда еще Кроут не казался мне таким прекрасным. Когда мы увидели его с корабля, я чуть не расплакался. Вы знаете, как я не люблю воду.
— А что Люсел-Лор? Как тебе показалось это отвратительное место?
— Оно показалось мне очень далеким, — пошутил Симон. — И совсем другим. Они — странные люди, господин. Вам надо было посмотреть на того, которого я привез Савро-су. Кожа у него была молочно-белая. И волосы тоже. Они не просто светлые. Они… странные.
— Он уже мертв — тот, которого ты поймал? Симон кивнул:
— Я убил его сам. Саврос ведет себя отвратительно. Я больше не мог на это смотреть. Но триец сказал все, что знал. Я убедился в этом, прежде чем его убить.
Бьяджио рассмеялся:
— Наш Помрачающий Рассудок — словно дитя малое! Он так предвкушал работу с трийцем. Я посмотрю на это создание, прежде чем от него избавятся. Хочу увидеть сам. Аркус всегда был к ним неравнодушен, а теперь вот Вэнтран пожелал у них поселиться. Мне хочется знать, откуда это берется. — Лицо графа омрачилось. — Я слышал, что они очень красивы. Это так?
— Красивы, мой господин? В глазах других трийцев — возможно. Я видел их не так уж много. Когда я узнал, что этот — из Фалиндара, я поймал его и уехал.
— И ты, конечно, сделал правильно, — ответил граф, прислоняясь к стене. — Времени прошло немало, но я не сомневаюсь, что Вэнтран все еще чего-то от меня ждет. Хорошо, что тебя не видели. Ты прекрасно справился, друг мой. Как всегда. Итак, какие у тебя новости? Симон собрался.
— Как и подозревалось, Вэнтран поселился в Фалиндаре. Он живет со своей женой, трийкой.
— Да, — прошептал Бьяджио. Все знали, что Вэнтран предал империю ради женщины. — Жена. Хорошо…
— Этот воин — один из охранников крепости. На нем была такая же синяя куртка, как и на других воинах из тех мест. Саврос говорит, что в Фалиндаре много таких, как он. Возможно, они охраняют Вэнтрана.
— Надо думать, они считают Шакала героем! — бросил Бьяджио. — Этот человек умеет к себе привлечь. Что еще?
Какую— то долю секунды Симон собирался солгать, но это было немыслимо. Он был Рошанном Бьяджио. Слово «Ро-шанн» на языке Кроута означало «Порядок». Он был избранным, а это значило, что он обязан своему господину всем. Особенно правдой.
— Есть ребенок, — быстро проговорил он. — Девочка. Она от Вэнтрана. Бьяджио ахнул.
— Ребенок? У Шакала дочь?
— Если верить тому трийцу — то да. Она живет с ним в цитадели. Но, кажется, ее редко видят. Возможно, Вэнтран действительно по-прежнему вас боится. Кажется, этот триец понял, что я там делаю. Я понял это по его глазам, когда захватил его в плен.
Бьяджио засмеялся и захлопал в ладоши:
— Превосходно! Ребенок! Лучшего и желать было нельзя! Захватить ее… Вот это была бы боль, правда, Симон? Это было бы великолепно!
Именно такого предложения Симон и ожидал.
— Только если до нее можно было бы добраться, господин. Но мне кажется, что это маловероятно. Если она в крепости, то ее наверняка бдительно охраняют. Лучше нам просто убить Вэнтрана. Если он отправится на охоту или…
— Нет! — резко ответил Бьяджио. — Это не боль, Симон. Это не потеря. Когда Вэнтран предал Аркуса, он приговорил его к смерти. И он отнял Аркуса у меня. Я любил Аркуса. Я уже никогда не буду прежним. И Нар тоже. — Граф с отвращением отвел взгляд. — Ты меня разочаровал.
— Простите меня, — тихо попросил Симон, поспешно вкладывая руку в руку Бьяджио. — Я знаю, как вы скорбите, господин. Смерть императора по-прежнему причиняет боль нам всем. Я просто хотел предложить такую месть, которая кажется мне осуществимой. Захватить его дочь или жену…
— Будет единственной достойной местью, — закончил вместо него граф. — Он должен страдать так же, как страдал я. Я отниму у него все самое дорогое, как он отнял у меня Аркуса. — Бьяджио больно сжал пальцы Симона. — Молю тебя, друг мой: пойми меня! Я здесь один, если не считать тебя. Остальные меня не знают. Они следуют за мной из одного только честолюбия. Но мне нужна твоя преданность, Симон.
— Она всегда ваша, господин, — ответил Симон. — Вы знаете, что я вам верен. Рошанны всегда будут с вами.
