желание служить ему.
Прочие придворные халифа согласились с ним. Старший бельдар пошел к казнохранителю и велел ему выписать счет на одного богатого кондитера, по которому тот должен был заплатить в казну пять тысяч монет. Когда приложили к счету печать визиря, он подошел к Юсуфу и сказал:
— Здравствуй, брат!
— Я — Юсуф и полагаюсь во всем на Бога; готов исполнять ваши приказания! — сказал водонос с глубоким почтением.
— Смею просить вас, брат бельдар, отнести эту бумагу, скрепленную печатью визиря, к Маллешу Осману, богатому кондитеру, и взять у него немедленно пять тысяч монет. Вы, верно, знаете, как поступить в этом случае; разумеется, мы не ждем платежа этих денег, но вы можете выжать у него что-нибудь для себя; мы хотим этим доказать вам дружбу и доброжелательность дворцовых бельдаров. Не забывайте нас, когда возвратитесь к себе.
Юсуф в восхищении положил указ в свою шапку, склонился до земли и поспешил исполнить поручение. Полагая, что ему, в его новом сане, уже неприлично идти пешком, он сел на осла, которого нанял на улице, и велел вожатому идти впереди очищать дорогу и узнавать о месте жительства кондитера. Они скоро узнали его, потому что Маллеш Осман был славнейший в своем роде и обладал несметным богатством.
Юсуф на животном, вдвое меньшем его, предшествуемый вожатым, остановился перед домом кондитера. Он позвал хозяина и сказал ему:
— Я — Юсуф, и моя надежда на Бога!
Кондитер заметил его лишь тогда, когда он мерными шагами вошел в лавку.
— Я пришел, мой добрый Маллеш Осман, попросить вас сейчас же отправиться во дворец и взять с собой пять мешков, каждый с тысячью драхм, ни одним аспером меньше. Вот приказ, скрепленный печатью визиря, а так как вы имеете честь быть должником халифа, то не угодно ли вам встать и последовать за мной во дворец, да не позабыть и всего остального?
Маллеш при этих словах поднялся с места, очень почтительно приблизился к Юсуфу, принял бумагу, приложил ее ко лбу и сказал с униженной преданностью:
— О честнейший, храбрейший и могущественнейший бельдар! Как мудро избирает халиф себе слуг! Как много порадовал меня Аллах вашим благословенным посещением! Я, раб ваш, смею просить удостоить меня честь отдохнуть в моем жилище.
Юсуф бросил погонщику ослов полдрахмы и отпустил его. После чего, желая показать, как утомила его дорога, он стал отирать рукавом лоб. Кондитер принудил сто сесть на свое собственное место, велел скорее принести с базара блюдо кебаба, разостлал перед Юсуфом салфетку, разрезал гранат, посыпал его толченым сахаром и поставил перед бельдаром рядом со сладкими пирожными и медом.
— О знаменитейший из бельдаров! — сказал он. — Прошу вас удостоить раба вашего чести отобедать в его доме. Не угодно ли вам для препровождения времени заняться этими мелочами, пока не изготовят чего-нибудь получше?
Один из прислужников принес дорогую чашу, которую кондитер наполнил щербетом из дистиллированного сока цветов лотоса, смешанного с розовой водой. Хозяин тотчас предложил его Юсуфу. Но наш Юсуф, разыгрывая роль знатного, поднял голову и даже ни разу не взглянул на поставленное перед ним.
— Сделайте милость, дорогой гость мой, откушайте этот щербет! — продолжал кондитер. — Или, клянусь Аллахом, я разведусь с любимейшей из жен моих.
— Постойте, постойте! — воскликнул Юсуф. — Чтобы не пострадала невинность, я исполню вашу просьбу, хотя, сказать правду, вовсе не чувствую голода, потому что я только что позавтракал со стола халифа; было десять блюд, каждое с тремя различно приготовленными цыплятами. Я так сыт, что насилу дышу.
— Я вижу, что вы только из сострадания к рабу вашему соглашаетесь на его просьбу.
— Именно, — отвечал Юсуф, — чтобы только одолжить Бас.
Он взял чашку со щербетом, в которую вмещалось с полдюжины обыкновенных чашек, и, к удивлению кондитера, осушил ее в один прием. Тут принесли кебаб, завернутый в тонкие слои пшеничного теста, и их истребил Юсуф с изумительной быстротой и перестал есть не прежде, чем ничего не оставалось на столе.
Кондитер был вне себя от удивления.
— Этот человек, — думал он, — на завтрак съел десять блюд, каждое в три цыпленка. Какое счастье для меня! Что, если бы он пришел ко мне голодный?.. Разве целый бык, начиненный фисташками, мог бы насытить его. О, если бы небо избавило меня от него добрым путем!
Между тем Юсуф все не оставлял своей важной осанки. Кондитер спросил, будет ли его милость ждать, пока приготовят обед.
— Это дело второстепенное, — сказал Юсуф. — Я здесь затем, чтобы вместе с вами отправиться к казнохранителю и выплатить должные вами пять тысяч драхм.
— С вашего позволения, мой ага, — сказал кондитер, — через минуту я буду опять здесь.
После чего Маллеш Осман наполнил большой мешок дорогими пирожными, завернул в лоскут бумаги тридцать драхм, подошел к Юсуфу и сказал:
— Мой князь, прошу вас покорнейше, примите эту малость для расходов в бане после столь утомительного путешествия ко мне. Осмелюсь также просить вашей протекции. Дела идут плохо, и деньги не прибывают. В короткое время я уплачу все.
Юсуф знал, что счет был написан только для того, чтобы дать ему случай выжать у кондитера несколько драхм, потому он и сказал:
— Советую вам, Маллеш, остаться сегодня дома, это еще не к спеху, можете не платить и завтра, пожалуй, неделю, месяц, не платите хоть год, да хоть и совсем не ходите. Вы имеете протекцию во мне и потому, сделайте милость, не беспокойтесь и ходить во дворец.
Уже был вечер; Юсуф с подарками отправился домой и не утерпел, чтобы не воскликнуть:
— Я — Юсуф, и мое пропитание от Бога!
Полный самых сладких предчувствий, пришел он домой, переменил платье, взял короб и кружку и воротился с грузом, большим против обыкновенного, потому что он решился в этот вечер потратить все свои сорок две драхмы.
— Клянусь Аллахом! — воскликнул Юсуф. — Назло мерзавцам муссульским купцам, этим зловещим птицам, я буду иметь ужин еще вкуснее прежних.
Он купил вдвое больше восковых свечей и масла, так что его дом, когда он сел за ужин, был освещен донельзя; это сделало его веселее, чем когда-либо; он пил больше и пел громче прежнего.
Оставим его веселиться и обратимся к халифу, который узнал, что Юсуфу попало по пяткам, и был вполне уверен, что тот сидит без ужина и вина. Халиф решился опять идти к нему.
— Думаю, Джаффар, что наконец удалось мне уложить спать эту шельму без ужина за то, что изволил назвать меня не верным; хочу навестить его, чтобы позабавиться отчаяньем и бешенством после гостинца, полученного им сегодня.
Напрасно говорил Джаффар, что они в таком случае добровольно нападают на раздраженного и раненого льва, что при его бешенстве и ужасной силе им нужно ожидать только смерти, если осмелятся явиться в его доме.
— Все это, может быть, и справедливо, — отвечал халиф, — но все-таки я иду и отважусь на все.
— При мне мой меч, властитель правоверных, — сказал Мезрур, — и я не боюсь ничего.
— Не прибегай к его помощи, Мезрур, — отвечал халиф. — Принеси платья. Мы, наверное, не увидим у него сегодня света, кроме разве одной какой-нибудь лампы, перед которой он обмывает свои избитые ноги.
Они отправились и, увидев блеск свечей в комнате Юсуфа, изумились. Его песни раздавались громче; по-видимому, он был пьянее, чем когда-нибудь, и кричал в промежутках между куплетами:
— Я — Юсуф! Проклятие да падет на головы всех муссульских купцов! Мои надежды на Бога!
— Клянусь мечом пророка! — сказал халиф. — Он все мои планы уносит к черту. Я произвел беспорядок во всем городе и подверг своих подданных указам, которые могли бы разве идти из головы безумного, и все это, чтобы отомстить этому пьянице, а он — он все-таки веселится!.. Я уже утомился в ухищрениях
