неглупому и несравненно более воспитанному, чем большинство наших моряков.
— Да, сэр, — сказал Оливарец, — оно идет превосходно, так как сидит теперь не очень глубоко. Какое бы из него вышло превосходное невольничье судно!
Дело в том что это был не англичанин, а бразильский португалец по рождению, хотя и давно уже покинувший свою родину.
Установив курс судна, я спустился вниз, чтобы на свободе отдаться моим мечтам. Между тем ветер усиливался; но так как он дул с севера и был нам попутным, то мы были ему рады. Весьма скоро мы миновали Бискайский залив и очутились в более южных широтах, а спустя четыре недели были в тех местах, которые были означены нам на карте, как место устья той реки, где стояла на якоре наша «Эми». Здесь я повернул к берегу, который в этих местах был чрезвычайно низменный и требовал большой осторожности и осмотрительности. Перед закатом мы успели разглядеть на берегу несколько высоких пальм, затем легли в дрейф на ночь. Наутро мы снова подняли паруса и, определив в полдень с точностью наше положение, увидели, что находимся не более как в четырех милях к северу от устья нужной нам реки.
Мы направили свой курс, и спустя два часа я различил все приметы, указанные капитаном Ирвингом; удостоверившись в том, что мы не ошибаемся, я прямо пошел к устью реки. Капитан Ирвинг был прав, когда писал, что найти устье этой реки чрезвычайно трудно, потому что лишь на расстоянии одной мили я мог заметить вход в реку. Почти одновременно с устьем реки мы увидели и мачты двух судов, стоявших на реке в некотором расстоянии вверх по течению. Мы вошли в реку, и, к величайшему моему удивлению, в ней не оказалось порогов, как в большинстве рек по этому побережью. Час спустя мы стали на якорь между «Эми» и превосходным шунером под английским флагом. Капитан Ирвинг сразу узнал «Ястреба» и тотчас же явился ко мне на борт. После обычных приветствий он сообщил, что его судно уже до половины нагружено слоновой костью и золотым песком, и он только ждал присылки необходимых ему товаров, чтобы нагрузить свое судно до верха. На это я сказал, что согласно его желанию доставил ему эти товары, и он может получить их, как только пришлет за ними свои баркасы. Тогда он прибавил, что особенно рад моему прибытию, так как река эта очень нездоровая и становится с каждым днем все опаснее для здоровья, что свирепствующие здесь лихорадки положительно беспощадны, и что из двенадцати человек его команды четверо уже больны лихорадкой.
Я спросил, что это за судно стоит за нами, и узнал, что это невольничье судно из Ливерпуля, капитан которого, по-видимому, очень хороший человек, совершенно не пьющий и не ругатель, что являлось большой редкостью среди капитанов невольничьих судов.
Спустя несколько минут и сам капитан невольничьего судна приехал ко мне засвидетельствовать мне свое почтение. Я пригласил его вниз в каюту и угостил пивом и сыром, двумя величайшими деликатесами в тех широтах. Как и говорил капитан Ирвинг, он показался мне очень приличным и благовоспитанным человеком, весьма серьезным и степенным, что меня немало удивило.
Когда мы с ним вышли на палубу, то я заметил, что на палубе его судна, стоявшего очень близко к нашему, были два громадных пса, которые при виде капитана принялись бешено лаять. Капитан сказал, что это два дога с острова Кубы, без которых он никогда не съезжал на берег, так как эти сильные верные псы, по его мнению, стоят десяти вооруженных конвойных.
Немного погодя и капитан Ирвинг и капитан невольничьего судна простились со мной и вернулись на свои суда, и так как до заката оставалось еще несколько часов времени, то капитан Ирвинг прислал свои баркасы и шлюпки за товаром. Управившись с отправкой тюков и ящиков, я сошел вниз, так как начинало вечереть, а капитан Ирвинг настоятельно рекомендовал мне ни под каким видом не оставаться на палубе после захода солнца.
На другой день с раннего утра капитан Ирвинг отправился на берег со своим товаром и торговал чрезвычайно успешно и, как оказалось впоследствии, выменял больше слоновой кости и золота, чем могло вместить его судно.
На следующий день я отправился вместе с капитаном Ирвингом к местному королю, как он себя величал. Этот полунагой негр, облаченный в одну только полуразодранную рубаху и ничего более, что придавало ему весьма забавный вид, сидел перед хижиной из пальмовых листьев и встретил нас с важностью, но довольно любезно. Побеседовав с ним некоторое время, я удалился, но, узнав, что невольничье судно принимает свой груз в расстоянии каких-нибудь ста метров от этого места, вверх по реке, прошел туда. Невольников пригоняли сюда партиями приблизительно по двадцать человек, привязанных каждый за шею к длинной бамбуковой жерди, сдерживавшей их всех вместе. Одна партия только что подошла к берегу и была размещена в лодке, когда другая стояла на берегу, ожидая своей очереди. Я окинул взглядом эту вереницу несчастных, внутренне скорбя об их печальной участи, и вдруг увидел среди них женщину наружность которой мне показалась знакомой. Я взглянул на нее повнимательнее и что же? — узнал Уину возлюбленную царицу, у которой я был рабом, и которая была так добра ко мне все время моего плена. Я подошел к ней и коснулся ее плеча; она обернулась, насколько ей это позволяла привязь, и узнав меня, слабо вскрикнула. Недолго думая, я достал из кармана нож, освободил ее и повел ее за собой. Чернокожий надсмотрщик, отвечавший за целость доставки невольников, кинулся ко мне с криком и замахнулся на меня своей палкой, но капитан шунера, наблюдавший за посадкой невольников, отшвырнул его здоровым пинком ноги в живот.
В нескольких словах я объяснил ему, в чем дело, и просил назначить мне цену за эту невольницу, выразив готовность тотчас уплатить то, что он с меня потребует.
Но капитан только рассмеялся, проговорив:
— Не стоит даже говорить об этом: какая цена женщине! Да она здесь не дороже комка земли! Возьмите ее, если хотите, и дело с концом.
— Нет сэр, — сказал я, — я желаю уплатить за нее следуемый выкуп.
— Ну, уж если вы непременно так хотите, то, признаюсь вам откровенно, я сильно нуждаюсь в телескопе, и если у вас найдется лишний и вы уступите его мне, то этим с лихвою уплатите за эту невольницу!
— Очень рад служить вам, капитан, телескоп вы получите, а пока примите мою сердечную благодарность.
Между тем Уина упала к моим ногам и целовала их. Я поднял ее и отвел в шлюпку с «Эми», и когда к нам подошел капитан Ирвинг, мы все трое вернулись к нему на судно. С большим трудом удалось мне припомнить кое-какие слова их наречия. Насколько я мог понять из ее слов, воины их племени восстали против короля за его жестокости и изрубили в куски, а его жен, слуг и прислужниц продали в неволю, в том числе и ее. Тогда я успокоил ее, обещав ей, что она не будет никому продана в рабство, что ее отвезут на мою родину и там будут заботиться о ней и беречь ее.
Она стала целовать мои руки, и когда она улыбнулась в знак благодарности, то напомнила мне прежнюю Уину. Я, однако, не счел возможным оставить ее на моем шунере, а попросил капитана Ирвинга принять ее на свое попечение, сказав ему, что намерен отвезти ее в Англию и желал бы, чтобы этот переезд ее совершился на его судне. Он охотно согласился, после чего я приказал себе подать шлюпку с «Ястреба» и вышел на палубу. Уина последовала за мной, но я сказал ей, что я должен вернуться на то судно, что стоит там, а ей всего лучше сойти вниз и лечь спать. Так как она, вероятно, думала, что «Эми» мое судно и что я еду только в гости, то беспрекословно последовала моему совету и сошла вниз вместе с капитаном Ирвингом, который проводил ее в свободную каюту.
Как только я вернулся на свой шунер, то сейчас же отправил капитану невольничьего судна телескоп, который обещал за Уину. Последняя, видя, что я освободил ее, сказала мне: «Я теперь буду вашей рабой»; очевидно, она думала, что останется со мной, но я не мог на это согласиться. Мисс Треваннион слышала о моих приключениях и о моей неволе, и потому я не мог позволить Уине остаться на моем судне. На другой день ко мне на судно опять приехал капитан Ирвинг и сообщил, что у него захворали еще двое из его людей; он просил меня дать ему часть моих людей, чтобы помочь ему покончить скорее с загрузкой судна. Я, конечно, охотно согласился дать ему людей, и к вечеру «Эми» была нагружена до верха, а на берегу оставалось еще весьма значительное количество слоновой кости и золотой пыли в складочных амбарах. Тогда я решил, видя, что экипаж капитана Ирвинга быстро заболевает, немедленно отправить его домой, сказав, что оставшуюся слоновую кость и золотую пыль я нагружу на свое судно и уйду вслед за ним, чтобы не задерживать его ни часа дольше; я назначил ему место встречи, где он должен был подождать меня, чтобы мы могли отправиться домой вместе. В эту ночь заболело трое из моих людей.
