– Мой кузен утверждает, что в роду Сеннари все такие. Что это рецессивный атавизм, распространению которого – во всяком случае, по его мнению, – необходимо положить конец. Но я совсем замучил тебя своей болтовней о моей родословной, а у тебя зуб на зуб не попадает. Пойдем домой, а не то ты совсем окоченеешь.
– Нет, сначала покончим с этим. – Tax не стал притворяться, будто не понимает, о чем речь. – Я могу помочь тебе и настаиваю на том, чтобы ты позволил мне разделить все это с тобой. Отдай мне свои воспоминания.
– Нет, это будет уже восемь личностей. Слишком много.
– Об этом судить мне. С семью я пока что отлично управлялась.
– Так же отлично, как в феврале, когда я обнаружил в своей спальне Теллера с Оппенгеймером, которые спорили о водородной бомбе, в то время как ты стояла столбом в центре комнаты?
– Это не то же самое. Я люблю тебя, и твой разум не причинит мне вреда. И потом... если ты разделишь со мной свои воспоминания и мысли, то никогда больше не будешь одиноким.
– Я не одинок с тех самых пор, как в моей жизни появилась ты.
– Обманщик. Я видела, как ты смотришь куда-то вдаль, и слышала печальную музыку, которую ты извлекаешь из своей скрипки, когда думаешь, что меня нет рядом. Прошу тебя, позволь мне подарить тебе частичку дома. – Женщина прикрыла его губы ладонью. – Не спорь.
Он не стал спорить и позволил убедить себя – скорее из любви к ней, чем потому, что ее доводы убедили его. В ту ночь, когда ее ноги обвили его талию, а ногти вонзились в блестящую от пота спину и неистовая разрядка сотрясла тело инопланетянина, Блайз раскрыла свой разум и поглотила и его сознание тоже.
Его охватило ужасное, утробное ощущение надругательства, бесстыдного похищения, утраты, но через миг оно исчезло, и зеркало ее разума отразило два образа. Любимый, милый и нежный силуэт Блайз и второй, пугающе знакомый и столь же любимый –
– Черт бы побрал их всех! – бушевал Тахион, меряя шагами узкое помещение. Потом развернулся и яростно ткнул в Прескотта Кьюинна пальцем. – Это просто возмутительно, уму не постижимо – вызывать нас! Да как они смеют – и по какому праву – заставлять нас сломя голову нестись в Вашингтон в двухчасовой –
Кьюинн пыхнул трубкой.
– По праву закона и обычая. Они – члены Конгресса, а этот комитет уполномочен вызывать и допрашивать свидетелей.
Он был дородный старик с внушительным брюшком, которое натягивало цепочку от часов с болтающимся на ней шифром «Фи-бета-каппа»[61] – единственное, что оттеняло строгий черный цвет его жилета.
– Тогда вызвали бы нас, чтобы снять показания – хотя одному богу известно, о чем именно, – и положили всему этому конец. Вчера ночью мы примчались сюда на всех парах лишь затем, чтобы узнать, что слушание перенесли, а теперь нас держат здесь вот уже три часа.
Кьюинн хмыкнул и почесал кустистые седые брови.
– Если вы считаете это долгим ожиданием, молодой человек, то вам еще очень многое предстоит узнать о федеральном правительстве.
– Tax, присядь и глотни кофе, – пробормотала Блайз, бледная, но собранная в своем черном трикотажном платье, шляпке с вуалью и перчатках.
На пороге появился Дэвид Герштейн, и два морских пехотинца у двери в зал заседаний подобрались и пробуравили его цепкими взглядами.
– Хвала господу, хоть крошечный островок здравого смысла в океане безумия и кошмаров.
– Ох, Дэвид, милый! – Блайз лихорадочно сжала его плечи. – Ты в порядке? Сильно тебя вчера мучили?
– Нет, было здорово... если бы только этот нацист Рэнкин то и дело не величал меня «еврейским джентльменом из Нью-Йорка». Меня допрашивали о Китае. Я рассказал им, что мы делали все, что было в человеческих силах, чтобы достигнуть соглашения между Мао и Чаном. Они, разумеется, столковались. После этого я предложил им прекратить слушания, и они согласились под радостные возгласы и рукоплескания, и...
– И тогда ты вышел из зала, – перебил его Tax.
– Ну да. – Темноволосая голова поникла, и он уставился на свои стиснутые руки. – Теперь они сооружают стеклянную кабинку, после чего меня вызовут снова. Да и черт с ними!
Вышедший надменный служитель вызвал миссис ван Ренссэйлер.
– Спокойствие, милая. Ты и сама по себе достойная им соперница, не говоря уж о тех, кто скрывается в твоей голове. И не забывай, я с тобой.
Она слабо улыбнулась. Кьюинн взял ее под локоть и проводил в зал заседаний. На краткий миг Тахиону открылось зрелище спин, камер в слепящем белом свете телевизионных ламп. Потом дверь с глухим хлопком закрылась.
– Сыграем? – спросил Дэвид.
– Конечно, почему бы и нет?
– Я не мешаю? Может быть, тебе лучше обдумать свои показания?
– Какие еще показания? Мне ничего не известно о Китае.
– Когда тебя вызвали?
