– В «Мэйфлауэр». Симпатичный отель, вам понравится.
– Я хочу на вокзал. Мы уезжаем домой.
– Я бы не советовал. Нутром чую, ничто еще не закончилось, а мое нутро никогда не ошибается.
– Мы уже дали показания.
– Но еще не вызывали Джека и Эрла, да и Герштейна будут допрашивать во второй раз – может всплыть что-нибудь такое, что потребует вызвать вас повторно. Давайте подождем до победного конца. Если я прав, это спасет вас от необходимости возвращаться.
Tax неохотно согласился и снова откинулся на мягкую спинку сиденья, глядя на проносящийся мимо город.
К вечеру воскресенья он был по горло сыт и Вашингтоном, и «Мэйфлауэром», и мрачными пророчествами Кьюинна. Блайз попыталась сделать вид, будто они просто вырвались в короткий романтический отпуск, и вытащила его побродить по городу, но ее придуманный мирок разлетелся вдребезги вечером в пятницу, когда Дэвида обвинили в неуважении к Конгрессу, а дело передали большому жюри присяжных.
Юноша примчался к ним в номер и теперь метался между исступленной уверенностью в том, что приговор не будет вынесен, и страхом, что его осудят и посадят в тюрьму. Последнее казалось наиболее вероятным, поскольку в последний день своих показаний он повел себя совершенно неслыханно и разошелся настолько, что сравнил комитет с гитлеровской правящей верхушкой. Снисхождения ждать не приходилось. Тахион из последних сил пытался убедить Дэвида отказаться от новых кровожадных планов относительно комитета и успокоить Блайз, которая, похоже, совершенно позабыла о том, что ее родной язык – английский, и теперь разговаривала исключительно по-немецки.
Его усилиям мешало и то обстоятельство, что их номер подвергся настоящей осаде: вездесущие репортеры продолжали атаковать и изводить их даже после того, как Блайз выплеснула горячий кофе в лицо одному, который попытался пробраться к ним под видом официанта. Только Кьюинну было позволено беспрепятственно проходить в их крепость, но он неизменно был настроен столь пессимистично, что такисианин был готов выбросить его из окна.
Сейчас, когда восточный край неба уже понемногу начинал светлеть, Тахион лежал, прислушиваясь к ровному биению сердца и легкому шелесту дыхания Блайз, свернувшейся калачиком у него под боком. Они занимались любовью долго и исступленно, как будто боялись оторваться друг от друга. Но ему было очень не по себе: обнаружилось, что разные личности в ее сознании переплетаются. Он попытался заставить ее сосредоточиться на сооружении новой конструкции, но ее слишком раздирали эмоции, и у нее ничего не получилось. Вернуть ей утраченное равновесие мог лишь отдых и эмоциональный покой, и такисианин дал себе слово, что они сегодня же уедут из Вашингтона несмотря ни на какой комитет.
Разбудил его яростный стук в дверь их номера, от которого он подскочил на кровати. Со сна он не сообразил даже накинуть халат, а просто обернул вокруг бедер простыню и поплелся к двери. Это оказался Кьюинн, и одного взгляда на его лицо Тахиону хватило, чтобы спать ему расхотелось окончательно.
– Что? Что случилось?
– Самое худшее. Браун сдал вас с потрохами.
– Что?!
– Он явился как добровольный свидетель. Бросил вас на растерзание, чтобы спасти свою шкуру.
Tax упал в кресло.
– Это еще не все, – продолжал адвокат. – Они повторно вызывают Блайз.
– Когда? Зачем?
– Завтра, сразу после Эрла. Джек весьма любезно поделился с ними сведениями о том, что кроме фон Брауна, Эйнштейна и прочих ученых в ее сознании хранятся еще и ваши мысли и воспоминания. Они хотят получить имена всех остальных тузов, и, если вы отказываетесь говорить, они вырвут их у нее.
– Она откажется.
– Ее могут посадить.
– Но... она ведь женщина. – Заметив, что Кьюинн покачал головой, Tax взмолился: – Сделайте хоть что-нибудь! Вы же юрист. Я отказался первым, пусть меня и сажают.
– Есть и другой выход.
– Какой?
– Дать им то, чего они хотят.
– Нет, об этом не может быть и речи. Вы должны сделать так, чтобы она не появлялась в том зале.
Адвокат тяжело вздохнул и принялся яростно чесать голову, пока седые волосы не встали торчком, как иглы у рассерженного дикобраза.
– Ладно, посмотрю, чем я смогу помочь.
Утром в четверг они снова были в Капитолии. Эрл вошел в зал, сообщил о том, что прибегает к Пятой поправке, и вышел обратно с выражением крайнего отвращения на лице. Он не ожидал от белого правительства ничего хорошего, и оно не обмануло его ожиданий. Настал черед Блайз. Два молодых морских пехотинца у двери попытались оттеснить Тахиона. Он знал, что действует нечестно, что отыгрывается не на тех людях, но попытка разлучить их с Блайз вывела его из себя, и инопланетянин безжалостно подмял под себя волю обоих. После ментального приказа они захрапели, еще не успев коснуться пола. Эта демонстрация его способностей произвела сильное впечатление на нескольких наблюдателей, и для него сразу нашлось место в конце зала, среди журналистов. Он попытался было протестовать, желая быть с Блайз, но Кьюинн разубедил его:
– Если вы будете сидеть рядом с ней, это подействует на них, как красная тряпка на быка. Я позабочусь о ней.
