событие. Бернар принял решение лишить наследства жену и одного из своих сыновей, Пьера. Почему именно его?
— У тебя есть объяснение?
— Нет. Но если Бернару не нравилось поведение Тома, именно его он должен был лишить наследства.
— И что тогда?
— А ничего! Если только это не дух противоречия, то процедура, начатая отцом, означала, что Тома становился его основным наследником, а Пьер и Элен оставались ни с чем.
— Ты хочешь сказать, это и есть причина, по которой убили Тома?
— Естественно. Но необходимо будет проверить это завтра во время допроса, как и тот факт, что Бернар умер естественной смертью несколько месяцев спустя, как утверждают Элен, Пьер и Полен. Кстати, зачем ему отказываться от мысли лишить наследства жену и сына даже после смерти Тома?
— Действительно, какой в этом смысл?
— Он мог сделать это ради Ноэми и ее маленькой дочки, о существовании которой он не мог не знать.
— Другими словами, Бернару Дювалю помешали переделать завещание?
— Что-то в этом роде… С точки зрения логики, эта гипотеза имеет право на существование. Муж хочет лишить наследства супругу и одного из сыновей; они об этом узнают и, конечно, не могут с этим согласиться. Чтобы избежать такого грабежа, им ничего не остается, как нейтрализовать отца и убить того, в чью пользу составлено завещание, то есть Тома.
Они прервали разговор. Пока Мюрьель в очередной раз готовила на кухне кофе, Мишель подошел к широко распахнутой балконной двери и с жадностью вдохнул свежий воздух. Ему казалось, ночь впитала в себя особый запах травы, глициний и влажной земли.
Мысленно возвращаясь к делу, он подумал, что, несмотря на возможные неблагоприятные последствия, ему нравится вести это расследование.
В общем, он был счастлив даже в отпуске работать полицейским…
Вернулась Мюрьель и налила ему кофе.
— Если твои гипотезы подтвердятся, — начала она, — это означает, что истинными виновными являются Элен, Пьер и даже Матильда. Но в таком случае какова роль Полена, Антонена и Эмиля?
— У нас пока нет всех необходимых сведений, но я думаю, что недалек от правды, утверждая, будто Полен покрыл убийство Тома, а может, и Бернара.
— Что заставляет тебя так думать?
— Видишь ли, он приехал на Орлиный мост, чтобы дать показания относительно смерти Тома, и мог оказать давление на судебно-медицинского эксперта. Когда умер Бернар, Полен тотчас приехал к Дювалям и подписал разрешение на погребение. Кроме того, во время допроса я заметил, что он отвечал на мои вопросы слишком быстро, как будто заранее готовился к ним. И потом Полен настойчиво защищал Элен, словно хотел убедить меня в ее невиновности…
— Но какой у него интерес?
— Думаю, ты сама мне об этом скажешь.
— Я?
— Да, когда я изложу собственные умозаключения. И хотя я не всегда согласен с твоим сюрреалистическим толкованием событий, у тебя хорошая интуиция…
— Погоди, расскажи мне сначала об Антонене и Эмиле.
— Полагаю, Антонен являлся лишь косвенным свидетелем, но он определенно кому-то мешал, иначе его не заставили бы замолчать. Он знал Тома, причем лучше, чем хотел это показать. Антонен регулярно видел парня в своем кафе в компании Ноэми. Вероятно, он располагал какой-то информацией об этой паре, о семье Дюваль и о других людях. К тому же он был знаком с Эмилем и скорее всего подозревал, что у того есть сын. И если бы Антонен заговорил, это могло вызвать осложнения…
— Тогда почему его тоже не убили?
— Думаю, это планировалось.
— Иными словами, ему просто повезло?
— Да.
— А Эмиль?
— С ним все обстояло по-другому. Он являлся не только свидетелем, но и действующим лицом. В каком состоянии духа, ты думаешь, он находился, когда я встретил его сразу после несчастного случая с Антоненом? Старик уверял, будто знает истинные причины этого происшествия, и в то же время был напуган. Это не случайно. Эмиль понимал, что, беседуя со мной, навлекает на себя большую опасность. Я помню, как он произнес: «Я не должен говорить…» Несмотря на риск, он все же решился на это, но о многом умалчивал, предпочитая обходиться намеками. Скажем, вспоминая о тайном обществе, старик углубился в подробности, которыми я мог воспользоваться впоследствии. Так, он сообщил о группе протестантов, что отсылает нас к семье Дюваль. Он также признался, что имеет представление о колдовстве, к которому его приобщил отец. Выходит, такие знания передаются от отца к сыну. Потом Эмиль сообщил мне, что в восьмидесятых годах тайное общество вновь заявило о себе, то есть я должен был заинтересоваться этим периодом. И наконец, старик дал мне понять, что болезнь Антонена — результат действий этого общества, как если бы он хотел ориентировать меня в поисках. Но поскольку Эмиль был порядочным человеком, он продолжал защищать сына, утверждая, что всегда жил один…
Некоторое время Мишель пребывал в раздумье, потом продолжил:
— Я сожалею, что не придал должного значения его словам. Это могло ускорить ход расследования.
— Так всегда говорят, когда событие уже свершилось. Тебе не в чем себя упрекать. В тот момент, когда Эмиль рассказывал все это, ты не мог догадаться о тайном смысле его слов.
— Вероятно, ты права. Но как бы там ни было, вопреки словам Эмиля, которые я услышал в тот вечер, у него был сын Шарль, которого он приобщил к колдовству. И если довериться мнению Мюзелье, то ученик далеко превзошел своего учителя и вскоре начал заниматься колдовством во благо секты и в преступных целях. Узнав об этом, Эмиль стал противодействовать сыну, используя собственные колдовские познания, ведь старик был честным человеком. Например, пригрозил, что выдаст Шарля. Это и привело Эмиля к смерти при известных нам обстоятельствах.
— Так ты думаешь, что Шарль убил своего отца?
— Скажем, это вполне возможно…
— Допустим. Но как объяснить то, что этого человека видели только на похоронах? И почему рассказать о нем смог только Мюзелье?
Мишель неопределенно пожал плечами.
— Об этом, старушка, мы узнаем, когда поймаем его. А пока скажи, что ты думаешь об этом типе.
— Во-первых, — возразила Мюрьель, — я тебе не старушка, тем более что я чувствительна к такого рода шуткам. Во-вторых, помимо свидетельства Мюзелье, у меня нет других сведений, чтобы составить мнение об этом человеке. В настоящий момент я ограничиваюсь поиском общей теории, касающейся сверхъестественных явлений, жертвами которых мы стали.
— Ты имеешь в виду то, что произошло с тобой у Эмиля? Понимаю…
— Но что больше всего меня поражает с самого начала этого дела, так это постоянство и сила необъяснимых происшествий и то, что на нас все время оказывали давление. Значит, мы постоянно находились под контролем. Как Ноэми… Каждый раз, когда я встречалась с ней, одна или с тобой, я удивлялась, насколько она была напряжена.
— Как это?
— Она все время оглядывалась по сторонам, как загнанный зверь, или смотрела на эту злосчастную мандалу, которая и меня заставила пережить несколько неприятных минут…
— Вероятно, это самовнушение?
— Самовнушение или нет, — ответила Мюрьель довольно резко, — но мандала все же исчезла из дома Ноэми, значит, можно предположить, что она играла более важную роль, чем простое украшение.
— Наверное…
