Люпен чувствовал, что у него выступает холодный пот. Что это за таинственный, замогильный голос?..
Они устремились в буфетную, и Люпен склонился над лакеем. Голос умолк, затем зазвучал снова.
— Посвети, — сказал Люпен Жильберу.
Он слегка дрожал от страха, который не в силах был побороть. Ужас ситуации заключался в том, что Жильбер снял с лампы абажур, и стало очевидно — голос исходил от мертвеца, а между тем тело было неподвижно, губы не вздрагивали.
— Патрон, мне страшно, — проговорил Жильбер.
Опять тот же шум, тот же носовой голос.
Вдруг Люпен, разразившись смехом, схватил труп и переложил его на другое место.
— Превосходно! — проговорил он, заметив блестящий металлический предмет… — Превосходно. Нашел! Правда, я на это ухлопал время!
На том месте, где лежал мертвец, валялась телефонная трубка. Шнурок от нее шел к стене, туда, где был прикреплен аппарат.
Люпен приложил трубку к уху. Почти сейчас же шум повторился; это был многоголосый разговор, смесь всяких восклицаний, междометий, перекрестных вопросов, так, как будто перекликалось несколько человек:
— Где вы?.. Он не отвечает… Это ужасно… Его убили… Где вы? Что случилось?.. Мужайтесь… Помощь послана… агенты… жандармы…
— Черт возьми! — вскричал Люпен, бросив трубку.
Действительность предстала перед ним во всем своем ужасном виде. В самом начале еще, в то время когда они переносили вещи, Леонард, будучи плохо связан, дотянулся до аппарата и снял трубку, должно быть, зубами; она упала на пол и он позвал полицию из Энжиенского Бюро.
Вот почему Люпену послышались слова: спасите! убивают! меня убьют!
И вот теперь по телефону отвечали… Так вот откуда шел тот отдаленный шум, который Люпен слышал в саду несколько минут назад!
— Полиция… Спасайся, кто может! — произнес он и бросился через столовую.
Жильбер заметил:
— А Вошери?
— Тем хуже для него!
Но Вошери пришел в себя и умолял его:
— Патрон, не оставляйте меня!
Люпен, несмотря на опасность, все же остановился и с помощью Жильбера уже поднял раненого, как вдруг снаружи послышался шум.
— Слишком поздно, — сказал он.
В этот момент в дверь заднего хода посыпались удары. Он бросился к переднему подъезду. Люди уже окружили дом. Может быть, и удалось бы достигнуть лодки, но как отчаливать под выстрелами врага?
Он запер дверь на замок.
— Мы окружены, пропали, — пробормотал Жильбер.
— Замолчи, — приказал Люпен.
— Они видали нас, патрон. Послушайте, они стучат.
— Замолчи, — повторил Люпен. — Ни слова! Ни движения!
Он сам оставался совершенно бесстрастным, со спокойным лицом, с задумчивым видом человека, имеющего достаточно времени, чтобы со всех сторон обдумать тонкое дело. Он пребывал в одном из таких состояний, которые называл «лучшими минутами жизни», теми минутами, которые придают цену и смысл существованию. В таких случаях, какова бы ни была опасность, он начинал медленно считать про себя: «Раз, два… три… четыре… пять… шесть», — до тех пор, пока биение его сердца становилось совершенно нормальным. Тогда он начинал рассуждать — и с какой проницательностью! С какой удивительной силой! С каким глубоким предвидением всех возможных обстоятельств! Он взвешивал все, все допускал. И принимал решение, полное логики и спокойствия.
Через тридцать или сорок секунд, в то время как снаружи взламывали дверь, он сказал своему товарищу:
— Следуй за мной.
Он вошел в гостиную и тихонько поднял занавес окна, выходившего на берег. Вокруг были люди. Казалось, побег был невозможен. Тогда он закричал изо всех сил:
— Сюда… На помощь!.. Я держу его… Сюда!..
Он выстрелил два раза в сад, подошел к Вошери, склонился над ним и выпачкал свое лицо и руки его кровью. Потом, повернувшись к Жильберу, яростно схватив его за плечи, опрокинул.
— Что с вами, патрон, что вы хотите делать?
— Повинуйся, — проговорил властно Люпен, — я отвечу за все… Я отвечу за вас обоих… Повинуйся… Я вас освобожу из тюрьмы… Но для этого нужно, чтобы я был свободен.
На дворе заволновались и подбежали к открытому окну.
— Сюда! — кричал он снова. — Я их поймал! На помощь!
И шепотом спокойно обратился к Жильберу:
— Подумай хорошенько. Не нужно ли мне что-нибудь передать, поручить? Сделать какое-нибудь сообщение, которое может нам оказаться полезным?
Жильбер яростно отбивался, слишком он был взволнован, чтобы понять планы Люпена. Более сообразительный Вошери, рана которого к тому же делала невозможной мысль о побеге, проскрежетал:
— Повинуйся, идиот… Главное, чтобы патрон отсюда выскочил… Разве это не самое важное?
Вдруг Люпен вспомнил о вещи, которую Жильбер сунул в карман после того, как отнял ее у Вошери. Теперь он, в свою очередь, решил завладеть ею.
— Ну нет, никогда! — вскричал Жильбер, которому удалось освободиться. Люпен уложил его снова. Но тут внезапно два агента показались в окне. Жильбер, повинуясь, быстро передал какой-то предмет Люпену, который, так и не разглядев его, сунул в карман. Жильбер успел пробормотать:
— Держите, патрон, вот она. Я вам объясню… Вы можете быть уверены, что…
Он не успел закончить. Агенты и вслед за ними несколько жандармов со всех сторон сбежались на помощь Люпену.
Жильбера сейчас же схватили и связали накрепко. Люпен поднялся:
— Здорово поколотил меня этот негодяй. Я ранил второго, а этот…
Комиссар второпях спросил его:
— Вы видали лакея? Они убили его?
— Не знаю, — ответил он.
— Вы не знаете?
— Ну да, я вместе с вами пришел из Энжиена, когда услышал об убийстве. Вы обошли дом слева, а я справа. Тут было открыто окно. Я влез в тот самый момент, когда бандиты хотели улизнуть. Я выстрелил, — он указал на Вошери, — и уложил его товарища ударом кулака.
Как могли его заподозрить? Он был испачкан кровью, он предавал убийц лакея. Человек десять присутствовало при развязке героической борьбы.
Впрочем, тревога была слишком сильна для того, чтобы рассуждать и терять время в сомнениях. Воспользовавшись общей растерянностью, посторонние наводнили всю виллу. Все обезумели, бегали взад и вперед, вверх и вниз, перекликались, кричали, никто и не подумал проверять вполне правдоподобные утверждения Люпена.
Однако, обнаружив в буфетной труп лакея, комиссар вспомнил о своей ответственности. Он сейчас же распорядился освободить дом от посторонних и разместить агентов у забора, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. Потом без промедления осмотрел место и начал опрос. Вошери назвал свое имя, Жильбер отказался под предлогом, что будет говорить только в присутствии адвоката. Но как только речь зашла об убийце, он закричал на Вошери. Тот защищался, нападал на Жильбера; оба говорили сразу, желая, очевидно, отвлечь внимание комиссара. Когда тот хватился Люпена, чтобы призвать его в свидетели, то
